Ожившая поэзия

Мечта
Сообщения: 3672
Зарегистрирован: 29 дек 2011, 16:43
Ожившая поэзия

Сообщение Мечта » 05 дек 2012, 16:21

phpBB [media]


Снег идет, снег идет.
К белым звездочкам в буране
Тянутся цветы герани
За оконный переплет.

Снег идет, и все в смятеньи,
Bсе пускается в полет,
Черной лестницы ступени,
Перекрестка поворот.

Снег идет, снег идет,
Словно падают не хлопья,
А в заплатанном салопе
Сходит наземь небосвод.

Словно с видом чудака,
С верхней лестничной площадки,
Крадучись, играя в прятки,
Сходит небо с чердака.

Потому что жизнь не ждет.
Не оглянешься и святки.
Только промежуток краткий,
Смотришь, там и новый год.

Снег идет, густой-густой.
В ногу с ним, стопами теми,
В том же темпе, с ленью той
Или с той же быстротой,

Может быть, проходит время?
Может быть, за годом год
Следуют, как снег идет,
Или как слова в поэме?

Снег идет, снег идет,
Снег идет, и все в смятеньи:
Убеленный пешеход,
Удивленные растенья,
Перекрестка поворот.

Русская поэзия 1960-х годов

Изображение

Мечта
Сообщения: 3672
Зарегистрирован: 29 дек 2011, 16:43
Ожившая поэзия

Сообщение Мечта » 21 дек 2012, 16:42

phpBB [media]

Мечта
Сообщения: 3672
Зарегистрирован: 29 дек 2011, 16:43
Ожившая поэзия

Сообщение Мечта » 14 янв 2013, 18:25

phpBB [media]

Amy
Сообщения: 2214
Зарегистрирован: 24 дек 2011, 02:36
Ожившая поэзия

Сообщение Amy » 25 янв 2013, 23:11

phpBB [media]

Мечта
Сообщения: 3672
Зарегистрирован: 29 дек 2011, 16:43
Ожившая поэзия

Сообщение Мечта » 28 янв 2013, 15:11

phpBB [media]

Мечта
Сообщения: 3672
Зарегистрирован: 29 дек 2011, 16:43
Ожившая поэзия

Сообщение Мечта » 14 фев 2013, 15:58

phpBB [media]

aina
Сообщения: 55
Зарегистрирован: 14 фев 2013, 22:04
Re: Ожившая поэзия

Сообщение aina » 21 фев 2013, 11:05

3a23 Мечта! 1a4 БЛАГОДАРЮ,Вас, за свет,подаренный мне!!! 11a9

Мечта
Сообщения: 3672
Зарегистрирован: 29 дек 2011, 16:43
Re: Ожившая поэзия

Сообщение Мечта » 12 мар 2013, 16:19

1a3 1a3 1a3 1a3 11a9 2av 3a13

phpBB [media]

Мечта
Сообщения: 3672
Зарегистрирован: 29 дек 2011, 16:43
Re: Ожившая поэзия

Сообщение Мечта » 21 мар 2013, 15:56

phpBB [media]

LPS
Сообщения: 3001
Зарегистрирован: 27 ноя 2010, 00:44
Ожившая поэзия

Сообщение LPS » 29 мар 2013, 02:49

phpBB [media]

Мечта
Сообщения: 3672
Зарегистрирован: 29 дек 2011, 16:43
Ожившая поэзия

Сообщение Мечта » 22 апр 2013, 17:20

phpBB [media]

Мечта
Сообщения: 3672
Зарегистрирован: 29 дек 2011, 16:43
Ожившая поэзия

Сообщение Мечта » 22 апр 2013, 17:21

phpBB [media]

Amy
Сообщения: 2214
Зарегистрирован: 24 дек 2011, 02:36
Re: Ожившая поэзия

Сообщение Amy » 22 май 2013, 01:48

Изображение

Мечта
Сообщения: 3672
Зарегистрирован: 29 дек 2011, 16:43
Ожившая поэзия

Сообщение Мечта » 11 июн 2013, 15:43

Александр Блок. Разбитая жизнь

Я медленно сходил с ума
У двери той, которой жажду.
Весенний день сменяла тьма
И только разжигала жажду.

Я плакал, страстью утомясь,
И стоны заглушал угрюмо.
Уже двоилась, шевелясь,
Безумная, больная дума.

И проникала в тишину
Моей души, уже безумной,
И залила мою весну
Волною черной и бесшумной.

Весенний день сменяла тьма,
Хладело сердце над могилой.
Я медленно сходил с ума,
Я думал холодно о милой.

Март 1902


…И вновь наступила зима, холодная и полуголодная зима 21-го года, и он вдруг отчетливо, без малейшей душевной боли, понял, что этот падающий снег, и это замороженное солнце, и эти оголенные ветви деревьев в заиндевевшем окне он видит в последний раз.
Вечерами все кружилось в безумном вихре и исчезало во вьюжной пелене. Когда он забывался в коротком тревожном сне, его обступали маски и тянули в разные стороны. Он не сопротивлялся, давал вовлечь себя в игру, прекрасно сознавая, что под одной из них прячется Наталья…

Снежная маска
…Бог ты мой, как давно все это было! Он читал в театре Комиссаржевской «Короля на площади». Чтение приняли хорошо, Вера Федоровна улыбалась, его окружили молодые оживленные актрисы. Среди них была стройная, смуглая, черноволосая Волохова. Всю осень он ходил в театр на Офицерской – когда «Короля» запретила цензура, Мейерхольд начал репетировать «Балаганчик». В «Балаганчике» играла Наташа. Сейчас для него это было главное. То, что казалось обычным увлечением, оказалось страстным влечением. 30 декабря давали премьеру. Успех решили отпраздновать в дружеском кругу. Устроили «бумажный бал», дамы были в маскарадных костюмах, мужчины – в черных полумасках.
Все пили, пели, танцевали и объяснялись друг другу в любви. На Новый, 1907 год он прислал ей коробку роз и стихи: «Я в дольний мир вошла, как в ложу». За десять дней, с 3 по 13 января, он написал цикл из 30 стихотворений – «Снежную маску». Всю зиму, как юные влюбленные, они то бродили, не замечая времени, по заснеженному Петербургу, то гнали сквозь беспросветную ночь и метель на лихаче. Он открывал ей заново «Петра творенье» – город воды и камня, соборов и площадей, ажурных мостов и каменных истуканов, город демонов и сумасшедших, самоубийц и химер. Все было зыбко, призрачно и похоже на сон и обман: и эта пришитая к черному небосводу луна, и эти холодные мерцающие звезды, и этот исчезающий во тьме свет газовых фонарей. И предчувствие гибели и обреченности граничило со всепоглощающей страстью и неотвратимостью разлуки…
В апреле «Снежная маска» вышла в свет, он подарил ей изящно изданный томик. Она прочитала: «Посвящаю эти стихи ТЕБЕ, высокая женщина в черном с глазами крылатыми и влюбленными в огни и мглу моего снежного города».
Твое лицо мне так знакомо,
Как будто ты жила со мной.
В гостях, на улице и дома
Я вижу тонкий профиль твой.
Твои шаги звенят за мною,
Куда я ни войду, ты там,
Не ты ли легкою стопою
За мною ходишь по ночам?
Не ты ль проскальзываешь мимо,
Едва лишь в двери загляну,
Полувоздушна и незрима,
Подобна виденному сну?
Я часто думаю, не ты ли
Среди погоста, за гумном,
Сидела, молча на могиле
В платочке ситцевом своем?
Я приближался - ты сидела,
Я подошел - ты отошла,
Спустилась к речке и запела...
На голос твой колокола
Откликнулись вечерним звоном...
И плакал я, и робко ждал...
Но за вечерним перезвоном
Твой милый голос затихал...
Еще мгновенье - нет ответа,
Платок мелькает за рекой...
Но знаю горестно, что где-то
Еще увидимся с тобой.

Роман длился два года и был для него мучительным и нерадостным. Он всегда придавал своим возлюбленным запредельные мистические черты, а они всегда оставались женщинами из плоти и крови и были от мира сего. 1 марта 1908 года Наташа укатила в Москву. На следующий день он напился до бесчувствия, а когда пришел в себя, бросился за нею. Нервы у обоих были натянуты, объяснение в гостиничном номере привело не к примирению, а окончательному разрыву.
Снежная маска растаяла, все кончилось, прошло, как наваждение, остались только стихи: «Я помню длительные муки…» В дневнике он записал: «НЕ БЫЛО ЛЮБВИ, была влюбленность». Влюбленность кончилась, все остальное сгорело, он вернулся к разбитому семейному очагу – к Любе…
Прекрасная дама
Белый пронесся по их только-только начавшейся семейной жизни разрушительным смерчем. Но сейчас он понимал, что в случившемся были виноваты все трое, и из троих, может быть, больше всех он сам. Люба и после свадьбы продолжала оставаться для него Прекрасной Дамой, тем небесным созданием, что он воспел в стихах, образом, лишенным телесной оболочки, нежели женщиной с земными чувствами и страстями. Плотское влечение к ней было похоже на вспышку, которая быстро угасла. Люба делала все, чтобы нормальные супружеские отношения возобновились, но они продлились недолго и вскоре сошли на нет.

Мы были вместе, помню я...
Ночь волновалась, скрипка пела...
Ты в эти дни была - моя,
Ты с каждым часом хорошела...

Сквозь тихое журчанье струй,
Сквозь тайну женственной улыбки
К устам просился поцелуй,
Просились в сердце звуки скрипки...

9 марта 1899 (апрель 1918)
Он продолжал истово верить, что данная ему Богом Невеста, а потом и Жена – всего лишь земное воплощение Божественного начала. Человеческое в его случае столкнулось со сверхчеловеческим. Такое отношение к возлюбленной не допускало общепринятых форм любви. Трезвомыслящая, далекая от мистических философствований и построений Люба желала быть любимой, как обычная женщина, но была брошена на произвол любого, кто стал бы за ней настойчиво ухаживать. Ухаживать стал друг, кузен и тоже поэт Андрей Белый. В 1905 году в Шахматове летом он объяснился ей в любви. Издавна поклонявшийся стихотворной блоковской Прекрасной Даме, он, узрев ее наяву, сразу же отбросил мистическую заумь и темь и влюбился в Любовь Дмитриевну как здоровый молодой мужчина в здоровую молодую женщину.
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.

Вдали над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.

И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.

Над озером скрипят уключины
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный
Бесмысленно кривится диск.

И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной
Как я, смирен и оглушен.

А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
"In vino veritas!"* кричат.

И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.

И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.

И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.

И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.

Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.

И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.

В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине

Люба была в смятении, она разрывалась между чувством долга и нахлынувшим на нее кружением сердца. Неистовый поклонник забрасывал ее письмами и цветами. Цветы были прекрасны, письма взвинченны, нервны и дышали неподдельной страстью. Но иногда Белый впадал в патетику, ложный пафос и почему-то призывал спасать Россию и его. Что касалось «его», ей все было понятно, но она не понимала, от кого и от чего надо спасать Россию…
Они подолгу гуляли по Петербургу, любовались невскими закатами, а в Эрмитаже полотнами Кранаха. Белый был готов продать оставшееся от отца имение (оно могло принести большие деньги – целых 30 тысяч) и уехать с нею за границу. Люба же порой доводила его до умоисступления – то признавалась, что любит его и мужа, то не любит обоих, то любит Блока как сестра, а его Белого, «по-земному», потом наоборот. У него шла голова кругом, но он ничего не мог поделать с этой женщиной. А она продолжала его мучить и все никак не могла переступить через запретную черту, а когда, наконец, решилась и поехала к нему на квартиру, в последний момент – сбежала.

Две любви
Любви и светлой, и туманной
Равно изведаны пути.
Они равно душе желанны,
Но как согласье в них найти?

Несъединимы, несогласны,
Они равны в добре и зле,
Но первый - безмятежно-ясный,
Второй - в смятеньи и во мгле.

Ты огласи их славой равной,
И равной тайной согласи,
И, раб лукавый, своенравный,
Обоим жертвы приноси!

Но трепещи грядущей кары,
Страшись грозящего перста:
Твои блаженства и пожары -
Всё - прах, всё - тлен, всё - суета

Тем временем отношения между всеми тремя запутались настолько, что надо было немедленно что-то делать, хотя бы объясниться с безучастно наблюдавшим за происходящим и ни во что не вмешивающимся Блоком. Объяснение состоялось, Белый и Люба решили ехать в Италию.
Он не сделал ни единого шага, чтобы воспрепятствовать этой затее. Белый бросился в Москву за деньгами. У Любы вдруг резко переменилось настроение. Она металась по дому и говорила, что любит обоих, что не знает, что делать, как поступить. Она страдала от безысходности три дня. Затем Белому полетело письмо, в котором Люба писала, что между ними все кончено, она остается с Блоком. Но все же это был еще не конец.
О доблестях, о подвигах, о славе
Я забывал на горестной земле,
Когда твое лицо в простой оправе
Передо мной сияло на столе.

Но час настал, и ты ушла из дому.
Я бросил в ночь заветное кольцо.
Ты отдала свою судьбу другому,
И я забыл прекрасное лицо.

Летели дни, крутясь проклятым роем...
Вино и страсть терзали жизнь мою...
И вспомнил я тебя пред аналоем,
И звал тебя, как молодость свою...

Я звал тебя, но -ты не оглянулась,
Я слезы лил, но ты не снизошла.
Ты в синий плащ печально завернулась,
В сырую ночь ты из дому ушла.

Не знаю, где приют своей гордыне
Ты, милая, ты, нежная,нашла...
Я крепко сплю, мне снится,плащ твой синий,
В котором ты в сырую ночь ушла...

Уж не мечтать о нежности, о славе,
Все миновалось, молодость прошла?
Твое лицо в его простой оправе
Своей рукой убрал я со стола.

Окончательный разрыв произошел несколько позже, после того как Белый сообщил Мережковским, что она все же готова уйти к нему от Блока. Зинаида Гиппиус и ее сестра, художница Тата, деятельно вмешались в чужую семейную драму и начали активно устраивать судьбу Белого. Любе все это показалось оскорбительным и чрезмерным. Она возмутилась и объявила Белому, что их любовь была всего лишь вздором.

Превратила всё в шутку сначала,
Поняла - принялась укорять,
Головою красивой качала,
Стала слезы платком вытирать.

И, зубами дразня, хохотала,
Неожиданно всё позабыв.
Вдруг припомнила всё - зарыдала,
Десять шпилек на стол уронив.

Подурнела, пошла, обернулась,
Воротилась, чего-то ждала,
Проклинала, спиной повернулась,
И, должно быть, навеки ушла...

Что ж, пора приниматься за дело,
За старинное дело свое.
Неужели и жизнь отшумела,
Отшумела, как платье твое?

Белый хотел покончить с собой, метался, но в конце концов уехал в Москву, а затем за границу. Однако семейный круг распался, начались многочисленные Любины увлечения, а он, оставшись один, все чаще и чаще возвращался в воспоминаниях к своей первой, юношеской любви, ничем не замутненному первому серьезному чувству…
Пусть я и жил, не любя,
Пусть я и клятвы нарушу,—
Все ты волнуешь мне душу,
Где бы ни встретил тебя!

О, эти дальние руки!
В тусклое это житье
Очарованье свое
Вносишь ты, даже в разлуке!

И в одиноком моем Доме,
пустом и холодном В сне,
никогда не свободном,
Снится мне брошенный дом.

Старые снятся минуты,
Старые снятся года...
Видно, уж так навсегда
Думы тобою замкнуты!

Кто бы ни звал — не хочу
На суетливую нежность
Я променять безнадежность —
И, замыкаясь, молчу.

К.М.С.
В Бад Наугейм он приехал гимназистом 8-го класса. Вместе с теткой сопровождал мать для лечения на водах. Курортный немецкий городок пользовался популярностью у зажиточных русских – здесь принимали ванны, лечили сердце, успокаивали нервы. Стоял блаженный май 1897 года. Он умирал от праздности и скуки, пока не появилась она.
Статная, с четко вылепленным профилем и завораживающим голосом, Ксения Михайловна Садовская тоже томилась от благочинной и благопристойной атмосферы провинциального немецкого городка и была не прочь немного поразвлечься. Знакомство было случайным, ни к чему не обязывающим. Она не удержалась от кокетства, завязался легкий флирт, он, гимназист, был польщен вниманием зрелой женщины, а ей было приятно и забавно, что за нею ухаживает юноша, почти мальчик.

Своими горькими слезами
Над нами плакала весна.
Огонь мерцал за камышами,
Дразня лихого скакуна...

Опять звала бесчеловечным,
Ты, отданная мне давно!..
Но ветром буйным, ветром встречным
Твое лицо опалено...

Опять - бессильно и напрасно -
Ты отстранялась от огня...
Но даже небо было страстно,
И небо было за меня!..

И стало все равно, какие
Лобзать уста, ласкать плеча,
В какие улицы глухие
Гнать удалого лихача...

И все равно, чей вздох, чей шепот,-
Быть может, здесь уже не ты...
Лишь скакуна неровный топот
Как бы с далекой высоты...

Так - сведены с ума мгновеньем -
Мы отдавались вновь и вновь,
Гордясь своим уничтоженьем
Твоим превратностям, любовь!

Теперь, когда мне звезды ближе,
Чем та неистовая ночь,
Когда еще безмерно ниже
Ты пала, униженья дочь,

Когда один с самим собою
Я проклинаю каждый день,-
Теперь проходит предо мною
Твоя развенчанная тень...

С благоволеньем? Иль с укором?
Иль ненавидя, мстя, скорбя?
Иль хочешь быть мне приговором? -
Не знаю: я забыл тебя
Ксении было уже 38, ему еще 18. Он годился ей в сыновья, она была ровесницей его матери. Судьба столкнула недоучившегося гимназиста и жену действительного статского советника. У него все еще впереди, он чист и юн, но порой разыгрывает из себя покорителя женских сердец, хотя ни разу ни в кого еще по-настоящему не влюблялся и готов пасть жертвой первой же влюбленности. У нее трое детей, но она сохранила живость характера и красоту тела и пока еще обращает на себя внимание мужчин. Но проходит совсем немного времени, и опытная, зрелая женщина и неискушенный, совсем еще зеленый юнец потянулись друг к другу…
Она молода и прекрасна была
И чистой мадонной осталась,
Как зеркало речки спокойной, светла.
Как сердце мое разрывалось!..

Она беззаботна, как синяя даль,
Как лебедь уснувший, казалась;
Кто знает, быть может, была и печаль...
Как сердце мое разрывалось!..

Когда же мне пела она про любовь,
То песня в душе отзывалась,
Но страсти не ведала пылкая кровь...
Как сердце мое разрывалось!..

27 июля 1898

Знакомство закончилось тем, чем и должно было закончиться. Он потерял голову, забыл про тетку и мать. По утрам бежал покупать для нее только что срезанные торговцами благоухающие розы, провожал на процедуры, старался ни на шаг не отлучаться от возлюбленной. Придя в себя, она стала помыкать им как пажом, заставляла ревновать и отнеслась к случившемуся как к пикантному, щекочущему нервы приключению.
Казалось, что после отъезда все прекратится, но в Петербурге их встречи продолжились. Теперь потеряла голову она, поняв, что полюбила мальчика, может быть, последней отпущенной ей любовью. Но через год мальчик повзрослел, а повзрослев, охладел и начал взывать к ее благоразумию.
Встречи становятся редки, он отговаривался занятостью в гимназии, она настаивала, он поддавался на ее уговоры и вновь в закрытой карете поджидал ее в условленном месте и увозил в меблированные комнаты на окраине города. Через некоторое время у нее наступило раскаяние, теперь она начала взывать к его благоразумию, ссылаясь то на свой супружеский долг, то на чувство вины перед детьми, а он выговаривал ей как провинившейся школьнице, и все начиналось сначала и продолжалось до тех пор, пока в его жизни не появилась Люба…
Ловя мгновенья сумрачной печали,
Мы шли неровной, скользкою стезей.
Минуты счастья, радости нас ждали,
Презрели их, отвергли мы с тобой.

Мы разошлись. Свободны жизни наши,
Забыли мы былые времена,
И думаю, из полной, светлой чаши
Мы счастье пьем, пока не видя дна.

Когда-нибудь, с последней каплей сладкой,
Судьба опять столкнет упрямо нас,
Опять в одну любовь сольет загадкой,
И мы пойдем, ловя печали час.

21 июля 1898

Во второй раз он приехал в Наугейм в 1903 году. Он не был здесь целых шесть лет, с того момента, как встретился с Ксенией. Провинциальный бюргерский городок встретил его все той же тишиной, ухоженностью и скукой. Он знал наизусть все парки и улочки, где происходили их свидания, он хорошо помнил озеро, где они катались на лодке, но сейчас ничто не вызывало у него никаких чувств – все мысли были заняты Любой, предстоящей женитьбой. Все, что произошло здесь с ним в уже далеком 1897 году, казалось, произошло с другим человеком. Все, что было связано с К.М.С., развеялось, улеглось, остались только пылкие юношеские стихи, навеянные первой любовной горячкой.
Благословляю все, что было,
Я лучшей доли не искал.
О, сердце, сколько ты любило!
О, разум, сколько ты пылал!

Пускай и счастие и муки
Свой горький положили след,
Но в страстной буре, в долгой скуке
Я не утратил прежний свет.

И ты, кого терзал я новым,
Прости меня. Нам быть — вдвоем.
Все то, чего не скажешь словом,
Узнал я в облике твоем.

Глядят внимательные очи,
И сердце бьет, волнуясь, в грудь,
В холодном мраке снежной ночи
Свой верный продолжая путь.

Он пробыл с матерью на водах до конца июня, а в августе в Таракановской церкви состоялось его венчание с Прекрасной Дамой. Но семейная жизнь не задалась, все было не то и не так. Люба оказалась вполне земной женщиной, она не соответствовала образу, который придумал он, и все пошло вкривь и вкось. Потом у Любы появились Белый, Чулков, у него Волохова и вот теперь Дельмас…
Я помню нежность ваших плеч
Они застенчивы и чутки.
И лаской прерванную речь,
Вдруг, после болтовни и шутки.

Волос червонную руду
И голоса грудные звуки.
Сирени темной в час разлуки
Пятиконечную звезду.

И то, что больше и странней:
Из вихря музыки и света —
Взор, полный долгого привета,
И тайна верности... твоей.

1 июля 1914

Кармен
Ах, как она была хороша, эта медноволосая, крепко сбитая, русская Кармен! Как божественно она пела! Как держалась на сцене! Она околдовала его, и он влюбился в оперную диву, позабыв все на свете. В новый только что открывшийся Театр музыкальной драмы он приходил только на «Кармен», только на Андрееву-Дельмас.
Андреевой она была по мужу, потом взяла сценический псевдоним Дельмас. Она пела в «Аиде», «Каменном госте», «Пиковой даме», но его влекла только Кармен. Он написал ей анонимное письмо, в котором признался в любви. Он недоумевал: откуда эта робость, эта неуверенность в себе? Он, 35-летний поэт, вел себя как вчерашний гимназист, покупал ее карточки, бродил мимо ее дома и все никак не решался познакомиться с нею.
Одной тебе, тебе одной,
Любви и счастия царице,
Тебе прекрасной, молодой
Все жизни лучшие страницы!

Ни верный друг, ни брат, ни мать
Не знают друга, брата, сына,
Одна лишь можешь ты понять
Души неясную кручину.

Ты, ты одна, о, страсть моя,
Моя любовь, моя царица!
Во тьме ночной душа твоя
Блестит, как дальняя зарница.
Февраль - март 1898

Его взялись представить Любови Александровне, тем более что она уже давно догадалась, кто ее необычный поклонник. Но он, как мальчишка, сбегающий с уроков, убежал из театра. Однако на следующий день послал ей розы, затем через швейцара передал первые посвященные ей стихи. Когда «Кармен» шла в сезоне последний раз, оставил для нее номер своего телефона и просьбу позвонить. Она позвонила во втором часу ночи…
В марте 1914-го стихи, обращенные к Дельмас, сложились в цикл «Кармен». Но написаны они были до той сумасшедшей ночи – роман был придуман и сначала пережит им в стихах. Два месяца они почти не расставались, он сходил от нее с ума – от ее плеч, губ, колен. Стояли белые ночи, они ездили в театр, в ночные рестораны, увлеклись входившим тогда в моду кинематографом. Но вскоре им овладели беспокойство, тревога, тоска.


Я не люблю пустого словаря
Любовных слов и жалких выражений:
"Ты мой", "Твоя", "Люблю", "Навеки твой".
Я рабства не люблю. Свободным взором
Красивой женщине смотрю в глаза
И говорю: "Сегодня ночь. Но завтра -
Сияющий и новый день. Приди.
Бери меня, торжественная страсть.
А завтра я уйду - и запою".

Моя душа проста. Соленый ветер
Морей и смольный дух сосны
Ее питал. И в ней - всё те же знаки,
Что на моем обветренном лице.
И я прекрасен - нищей красотою
Зыбучих дюн и северных морей.

Так думал я, блуждая по границе
Финляндии, вникая в темный говор
Небритых и зеленоглазых финнов.
Стояла тишина. И у платформы
Готовый поезд разводил пары.
И русская таможенная стража
Лениво отдыхала на песчаном
Обрыве, где кончалось полотно.
Так открывалась новая страна -
И русский бесприютный храм глядел
В чужую, незнакомую страну.

Так думал я. И вот она пришла
И встала на откосе. Были рыжи
Ее глаза от солнца и песка.
И волосы, смолистые как сосны,
В отливах синих падали на плечи.
Пришла. Скрестила свой звериный взгляд
С моим звериным взглядом. Засмеялась
Высоким смехом. Бросила в меня
Пучок травы и золотую горсть
Песку. Потом - вскочила
И, прыгая, помчалась под откос...

Я гнал ее далёко. Исцарапал
Лицо о хвои, окровавил руки
И платье изорвал. Кричал и гнал
Ее, как зверя, вновь кричал и звал,
И страстный голос был - как звуки рога.
Она же оставляла легкий след
В зыбучих дюнах, и пропала в соснах,
Когда их заплела ночная синь.

И я лежу, от бега задыхаясь,
Один, в песке. В пылающих глазах
Еще бежит она - и вся хохочет:
Хохочут волосы, хохочут ноги,
Хохочет платье, вздутое от бега...
Лежу и думаю: "Сегодня ночь
И завтра ночь. Я не уйду отсюда,
Пока не затравлю ее, как зверя,
И голосом, зовущим, как рога,
Не прегражу ей путь. И не скажу:
"Моя! Моя!" - И пусть она мне крикнет:
"Твоя! Твоя!"

Он искренне мечтал о счастье, самом обычном человеческом счастье, но у него, как всегда, ничего не получалось. В одном из писем к Л.А. он признался, что до встречи с ней в его жизни зияла огромная пустота, она сумела на какое-то время эту пустоту заполнить, но – всего лишь на какое-то время, потому что жизнь его представлялась ему рядом спутанных до чрезвычайности личных отношений, рядом крушений многих надежд. Она сумела продержать его в плену у счастья, но только в плену, потому что само счастье было ему недоступно как художнику. Искусство всегда там, где потери, страдания, холод…
Он отказался от нее и вернулся к Любе. В августе он простился с нею в стихах. Стихи начинались: «Та жизнь прошла…» и заканчивались: «И странно вспомнить, что был пожар». Опять, как и с Ниной, все сгорело. Остались зола, пепел…
Пляска смерти
Он умирал мучительно долго и умер, когда перестал слышать музыку окружающего мира. Связь времен прервалась, мир потерял устойчивость, человек – точку опоры. В 19-м году в разговоре с Горьким он обронил: «Как опора жизни и веры существует только Бог и я». Но в то же время: «…мы стали слишком умны для того, чтобы верить в Бога, и недостаточно сильны, чтобы верить в себя». Оставалось еще человечество, но в его разумность он уже не верил давно.
Она, как прежде, захотела
Вдохнуть дыхание свое
В мое измученное тело,
В мое холодное жилье.

Как небо, встала надо мною,
А я не мог навстречу ей
Пошевелить больной рукою,
Сказать, что тосковал о ней..

Смотрел я тусклыми глазами,
Как надо мной она грустит,
И больше не было меж нами
Ни слов, ни счастья, ни обид...

Земное сердце уставало
Так много лет, так много дней...
Земное счастье запоздало
На тройке бешеной своей!

Я, наконец, смертельно болен,
Дышу иным, иным томлюсь,
Закатом солнечным доволен
И вечной ночи не боюсь....

Мне вечность заглянула в очи,
Покой на сердце низвела,
Прохладной влагой синей ночи
Костер волненья залила...

Его все больше и больше угнетало чувство непомерной усталости. Взвалив на себя все беды мира и человека, он надорвался от непосильного груза.
Все чаще и чаще болело сердце, еле-еле ходили ноги, но он продолжал бороться с установившимся после большевистской революции ужасным бытом и ни на что не жаловался. Как и подавляющее большинство петербуржцев, он продолжал добывать обледенелые дрова, мерзлую капусту и ржавую селедку. Но силы его иссякали. Почти прекратились стихи. В последнее время они приходили так редко, что их можно было пересчитать по пальцам. Вместе с поэзией уходила жизнь.
Год назад его пригласили выступить в Доме печати. Он согласился. После чтения на сцену взобрался некогда обиженный им Александр Струве. Мелкий стихотворец стал доказывать, что как поэт он давно уже умер. У него это не вызвало никаких возражений. Наклонившись к сидевшему рядом Чуковскому, подтвердил: «Он говорит правду: я умер».
По инерции он еще продолжал таскаться с Офицерской, где жил, на Моховую, где служил. В издательстве редактировал переводы зарубежных поэтов. По привычке писал рецензии даже на самых незначительных собратьев по цеху. И медленно и неуклонно продолжал двигаться навстречу своей гибели.
Приближается звук. И, покорна щемящему звуку,
Молодеет душа.
И во сне прижимаю к губам твою прежнюю руку,
Не дыша.

Снится — снова я мальчик и снова любовник,
И овраг, и бурьян,
И в бурьяне — колючий шиповник,
И вечерний туман.

Сквозь цветы, и листы, и колючие ветки, я знаю,
Старый дом глянет в сердце мое,
Глянет небо опять, розовея от краю до краю,
И окошко твое.

Этот голос — он твой, и его непонятному звуку
Жизнь и горе отдам,
Хоть во Сне твою прежнюю милую руку
Прижимая к губам.

В феврале 21-го года по случаю скорбной годовщины со дня смерти Пушкина он выступил в Доме литераторов с речью «О назначении поэта». Он сказал, что Пушкина убила вовсе не пуля Дантеса – его убило отсутствие воздуха. Да, на свете счастья нет, а есть покой и воля, творческая тайная свобода поэта, но когда ее отнимают, поэт умирает – жизнь теряет свой смысл. Многим тогда показалось, что он говорит и о себе. И еще он сказал, что поэт – сын гармонии и называется поэтом не потому что пишет стихами, а потому, что приводит в гармонию слова и звуки.
Для него все кончилось задолго до этой речи. Он не мог больше освобождать звуки из хаоса, придавать им форму и осуществлять предназначенье поэта – нести гармонию в мир. И поэтому после смерти творческой он готов был умереть физически. Жить без божества, без вдохновенья он не мог.
Весной навалилась безумная слабость, бессонница, усилились боли в руках и ногах. Он исхудал, стал раздражительным, внутренний огонь сжигал его. В конце мая он написал Чуковскому: «…сейчас у меня ни души, ни тела нет, я болен, как не был никогда еще: жар не прекращается, и все всегда болит». Летом он разобрал архив, сжег некоторые записные книжки и письма от некоторых женщин.
Быть стало больше невмоготу.
В первую неделю августа он впал в забытье, бредил ночами и страшно кричал.
Ему кололи морфий, но ничего не помогало.
7-го утром он умер.

В. А. Зоргенфрею

Тяжкий, плотный занавес у входа,
За ночным окном - туман.
Что теперь твоя постылая свобода,
Страх познавший Дон-Жуан?

Холодно и пусто в пышной спальне,
Слуги спят, и ночь глуха.
Из страны блаженной, незнакомой, дальней
Слышно пенье петуха.

Что изменнику блаженства звуки?
Миги жизни сочтены.
Донна Анна спит, скрестив на сердце руки,
Донна Анна видит сны...

Чьи черты жестокие застыли,
В зеркалах отражены?
Анна, Анна, сладко ль спать в могиле?
Сладко ль видеть неземные сны?

Жизнь пуста, безумна и бездонна!
Выходи на битву, старый рок!
И в ответ - победно и влюбленно -
В снежной мгле поет рожок...

Пролетает, брызнув в ночь огнями,
Черный, тихий, как сова, мотор,
Тихими, тяжелыми шагами
В дом вступает Командор...

Настежь дверь. Из непомерной стужи,
Словно хриплый бой ночных часов -
Бой часов: "Ты звал меня на ужин.
Я пришел. А ты готов?.."

На вопрос жестокий нет ответа,
Нет ответа - тишина.
В пышной спальне страшно в час рассвета,
Слуги спят, и ночь бледна.

В час рассвета холодно и странно,
В час рассвета - ночь мутна.
Дева Света! Где ты, донна Анна?
Анна! Анна! - Тишина.

Только в грозном утреннем тумане
Бьют часы в последний раз:
Донна Анна в смертный час твой встанет.
Анна встанет в смертный час.
10-го его похоронили на Смоленском кладбище возле могилы деда под старым кленом.
Печальная процессия растянулась почти по всей Офицерской улице, близкие и друзья от дома до кладбища несли открытый гроб, засыпанный цветами, на руках.
«Жизнь уже давно сожжена и рассказана…»

Геннадий Евграфов
http://www.c-cafe.ru/days/bio/21/blok.php" onclick="window.open(this.href);return false;

Anna
Сообщения: 241
Зарегистрирован: 30 мар 2013, 18:56
Re: Ожившая поэзия

Сообщение Anna » 11 июн 2013, 18:20

Мечта!
Спасибо за ожившие строки немеркнущей классики!
we37 we38 we36

Некрасов Николай
Ты всегда хороша несравненно

Ты всегда хороша несравненно,
Но когда я уныл и угрюм,
Оживляется так вдохновенно
Твой веселый, насмешливый ум;

Ты хохочешь так бойко и мило,
Так врагов моих глупых бранишь
То, понурив головку уныло,
Так лукаво меня ты смешишь;

Так добра ты, скупая на ласки,
Поцелуй твой так полон огня,
И твои ненаглядные глазки
Так голубят и гладят меня,-

Что с тобой настоящее горе
Я разумно и кротко сношу,
И вперед - в это темное море -
Без обычного страха гляжу...


Ответить