Авторская проза, рассказы, сказки

Александра
Сообщения: 148
Зарегистрирован: 18 июн 2012, 14:59
Авторская проза, рассказы, сказки

Сообщение Александра » 19 июн 2012, 01:04

Рельсовый роман
По маршруту «Москва - Санкт-Петербург» и обратно Андрей ездил часто. Жена и пятилетняя дочь жили в Москве, сам он «раскручивал» филиал фирмы в Питере. Сначала планировал уехать туда на полгода, ну, на год. Но судьба и руководство распорядились иначе. Дела в его филиале шли успешно, фирма бурно развивалась и начальство здраво решило, что от добра добра не ищут. Работа Андрею нравилась, город тоже, и он без особых колебаний принял это решение. Ему удалось снять неплохую двушку в гулком дворе, похожем на колодец, в самом центре города, недалеко от Исаакиевского собора, где он и обитал уже третий год. Квартиру нельзя было назвать шикарной, но для одинокого мужчины она полностью подходила. Характер у него был легкий, веселый, и подчиненные его обожали. Были попытки завлечь его в любовные сети, заигрывания и другие женские хитрости, но он на них не поддавался.
– Воспитание не позволяет - смеялся он, отвечая на подколки друзей, – я человек солидный, семейный…
Поначалу он возвращался домой каждую неделю. Вечером в пятницу самолетом в Москву, в ночь на понедельник поездом обратно. Жизнь шла как скоростной фирменный поезд по накатанным рельсам - ровно и без сбоев в расписании. Затем эти поездки становились все реже, несмотря на то, что он по-прежнему стремился к дочери и жене. Но в последний год что-то изменилось у них дома. Он это чувствовал, хотя явных признаков ухудшения ситуации не было.
«С глаз долой - из сердца вон… Что-то пропало в отношениях. Тепло? Родственность? Участие? Интерес? А может у нее кто-то появился? Нет. Этого не может быть. Я бы заметил, почувствовал…» - он привычно шагал от метро к Ленинградскому вокзалу. До отправления поезда времени было предостаточно, и Андрей шел не спеша, невзирая на порывы осеннего ветра и мелкий накрапывающий дождик. Настроение было скверным. В голове заезженной пластинкой крутился сегодняшний разговор с женой.
Он не в первый раз затрагивал вопрос о переезде всей семьей в Питер.
«…Фирма солидная, работа интересная, зарплата достойная. Жить есть где. Город замечательный, не столь суматошный, как Москва. Погода? Ну, что погода? Вполне нормальная погода! И нет ни заполошенности, ни спешки, присущих Москве. Ну, подумай сама. Хороший вариант!» Но жена была категорически против переезда. Одно слово – москвичка. И не декабристка, да…
Андрей закурил, прикрывая ладонью слабый огонь зажигалки. Сырой, промозглый октябрьский ветер трепал рекламные растяжки, холодил руки. Около массивных дверях вокзала он остановился, чтобы докурить. Поднятый ворот не спасал от противной мороси, вынуждая сутулиться и ежиться. Дверь в здание вокзала была тяжелая и не каждому входящему удавалось с первой попытки ее открыть. Пожилая женщина с тележкой безуспешно пыталась потянуть тяжелую дверь на себя и Андрей, взявшись за массивную ручку, с усилием отворил ее. Потом была женщина с маленьким ребенком, старик в мятом болоньевом плаще и, по-видимому, еще в довоенных галошах, стайка молодых крикливых девчонок. Это немного отвлекло его от неприятных мыслей. Он выбросил окурок и уже готов был войти, как его внимание привлекла фигура молодой женщины, спешащей к дверям. Хорошего покроя приталенное пальто чуть ниже колен, сапожки на каблуке, капюшон – все подчеркивало ее грациозность. Лица ее он не разглядел из-за глубокого капюшона и немного наклоненной головы, лишь успел увидеть прядь темных волос и прямую линию тонкого носа. Он рывком открыл дверь, отметил ее легкий благодарный кивок головой и, пропустив женщину вперед, зашел в зал. Здесь было тепло и гулко. Его взгляд непроизвольно упал на фигуру женщины, которая легким, красивым шагом шла перед ним. Сзади она показалась ему еще изящнее. Стройные ноги, тонкая талия, подчеркнутая поясом, небольшая сумочка на плече.
Встречает кого-то – мелькнуло в голове - Или за билетом…
Как любой нормальный тридцатичетырехлетний мужчина, он всегда садился в поезд с надеждой на маленькое чудо. Бывают же курортные романы, так почему бы не быть рельсовым романам? Без обязательств, без упреков, без проблем… Но ему почему-то в этом отношении не везло. Андрею все больше попадались такие же, как он, хмурые молчаливые командировочные, бабушки с плачущими внуками, либо молодые парочки, решившие прошвырнуться в выходные по столице. И хотя он не без основания считал себя верным мужем, но все же нет-нет, да и закрадывалась мысль: «А почему бы и не…?». А уж в свете последних семейных событий… Он опять помрачнел.
Андрей вдруг вспомнил, что ехать ему придется сегодня в СВ. Объяснялось это отсутствием билетов в купе, а в плацкарте он уже давно не ездил. Не студент, чай. Интересно, кто сегодня будет его попутчиком? А может попутчицей? Вот бы эта, в сапожках! Он привычно бросил взгляд на табло, отыскивая свой рейс. Третий путь. Перевел взгляд на часы. Времени оставалось достаточно, так что можно было не торопиться. Пойти купить газету, что ли? Оторвав взгляд от табло, он заметил, что женщина в пальто исчезла. Упустил… Ему вдруг стало очень досадно, что он так и не сумел толком разглядеть ее лицо.
«Вечно так! Сопли жуешь».
«Куда же она исчезла?» – думал он, оглядываясь по сторонам. Чувство потери не проходило. Такого с ним раньше не бывало. «Поискать ее? А какой смысл? Все равно ведь не сможешь вот так запросто подойти и познакомиться. Ты не пикапер, навыков снимать девочек нет. Чертов скромник! Так, спокойно, давай рассуждать логически. Она была без вещей. Значит, не уезжает. Значит, либо встречает, либо покупает билеты, либо… Либо работает здесь. Первые два варианта дают шанс ее найти. Последний – нереально».
Он медленно прошелся по залу, вглядываясь в очереди стоящих за билетами. Сделав круг и не увидев никого похожего, прошел в другой зал. Безрезультатно. На второй этаж смысла подниматься не было. Досада постепенно переросла в раздражение. Вернувшись в кассовый зал, Андрей стал вглядываться в лица кассиров. Похоже, и здесь облом.
Если она кассир, то ей нужно время, чтобы переодеться. Раздражение переросло в злость. На жену, на себя, на собственную нерасторопность и неподготовленность к подобным резким поворотам. – «Плюнуть на поезд, сообщить на работу, что задерживается на сутки и стоять у дверей. Хоть до утра. Дождаться во что бы то ни стало, подойти, познакомиться, а там… А там видно будет». Он продолжал ходить по кругу, заглядывая в кабинки с кассирами до тех пор, пока не поймал на себе внимательный взгляд милиционера. Его бросило в жар. Черт! Вот же больной! Все, хватить дурью маяться. Поехали! Он сделал несколько шагов в направлении к перрону.
- Гражданин! – рядом с ним уже стоял молодой лейтенант. – Ваши документы, пожалуйста.
- Я опаздываю на поезд.
- Не опоздаете. Прошу вас предъявить документы.
Андрей достал бумажник из внутреннего кармана куртки и, достав паспорт, протянул его милиционеру:
- Прошу.
- И билет, пожалуйста.
- А это еще зачем? Разве вы контролер? – раздраженно спросил Андрей.
- Если вы будете возражать, вы действительно опоздаете на поезд.
Андрей достал билет.
Лейтенант взглянул на билет, на паспорт и, козырнув, протянул документы Андрею.
- Ищете кого-то, Андрей Владимирович?
- Да. Себя.
- Смотрите, не опоздайте. У Вас осталось не так много времени.
Лейтенант улыбнулся и отошел. Андрей положил документы в карман и рассеянно взглянул в окошко ближайшей кассы. В дверях за спиной кассирши вдруг промелькнул изящный силуэт. Он успел отметить лишь белую блузку и темные, почти смоляные волосы. Сердце застучало неровно и глухо.
Она? Кажется она! Странно, но почему-то стало намного легче. Он сделал глубокий вдох, задержал дыхание, и едва сдерживая нервный смех, поспешил к поезду. Улица опять встретила его пронизывающим ветром. Фонари освещали перрон, и в их ярком свете виднелись струи мелкого дождя. Андрей, застегнув куртку под самое горло, поспешил к своему вагону. Прозвучало объявление о скором отправлении. Он ускорил шаг.
«Смотрите, не опоздайте. У вас осталось не так много времени».
Надо же! Ударил в самую точку. Не опоздать бы. Не опоздать…
- Вы куда, гражданин? А билет? А паспорт? – проводница недовольно смотрела на него – Жить спешите? Успеете!
- Опоздать боюсь, – через силу улыбнулся Андрей, делая шаг назад и протягивая документы. – К тому же их у меня сегодня уже проверяли.
- Кто проверял? Перронный контроль? Мы же не электричка. Вечно у вас тут в Москве какие-то заморочки, – произнесла проводница, возвращая ему документы.
Он прошел к своему купе в середине вагона. Купе было уютным и пустым. Привычно засунув сумку под сиденье, он снял куртку и повесил ее на плечики. Так же привычно достал документы, засунул их к себе в задний карман джинсов и нащупал сигареты с зажигалкой.
В тамбуре никого не было. Он прикурил и, прижавшись лбом к холодному стеклу, стал вспоминать события последнего получаса.
На ум вдруг пришла статья когда-то прочитанная им. «Теория столба или женщина которая проходит мимо».
«Ты столб, Горбатов! Ты тупой, безмозглый, закомплексованный столб!
Что тебе мешало подойти к ней? Тем более на вокзале. Спросить здесь гораздо легче, чем на улице. Где тут перрон, начальник вокзала, Мавзолей, наконец! Да мало ли вопросов может быть у приезжего? Улыбка, шутка, короткий анекдот в тему. Завязал бы разговор, а там… Обменяться телефонами…»
Он почему-то ясно понял, что сегодня он упустил что-то очень важное, что-то очень недостающее ему в сегодняшней жизни. Упустил безвозвратно. «Не опоздайте. У Вас осталось не так много времени!» За окном бежала женщина, буквально волоча за руку мальчишку. «Успеют. Эти успеют…»
Андрей затушил сигарету и вернулся в купе. Было уже поздно и усталость давала о себе знать. Захотелось раздеться и лечь, но сначала следовало дождаться проводницу. Его вдруг пробило крупной дрожью. Согреться, что ли? Коньячку хлебнуть? Он достал из сумки четвертушку настоящего армянского коньяка, который ему постоянно привозил в качестве презента один из старых партнеров. В его дорожной сумке наряду с дежурными умывальными принадлежностями всегда лежала такая бутылочка и пара миниатюрных металлических стаканчиков. Как раз для таких случаев. Глотнуть, расслабиться и заснуть… Он вытащил коньяк со стаканчиками и запихнул сумку под сиденье. Внимательно посмотрел на бутылку. "Ной" - гласила надпись на этикетке.
И кто только придумал такое глупое название? И где же эта проводница?
«Уж полночь близится…» Он вдруг вспомнил, что документы необходимо положить в сумку, а сумку положить под сиденье. От греха подальше. Андрей наклонился и попытался достать сумку. Столик мешал и он, просунув под него голову, нащупал край сумки, необдуманно упрятанную в самый угол.
- Добрый вечер, – прозвучал мягкий голос.
От неожиданности Андрей дернулся и больно стукнулся затылком о металлический обод столика. Стаканчики подпрыгнули, и один из них скатился на пол. Поза была крайне неудобная и он чувствовал себя ужасно глупо. Осторожно, чтобы не удариться головой еще раз, он неловко вывернулся, кряхтя дотянулся до стаканчика и только после этого, вывернувшись из под столика, посмотрел на вошедшую.
«Так не бывает», - мелькнуло в голове. Сердце вдруг тяжело ухнуло куда-то вниз и остановилось. Это была она. Та самая, в сапожках и капюшоне. То, что это была именно та незнакомка, он понял мгновенно. Этого просто невозможно было не понять.
«Так не бывает!» Андрей вдруг закашлялся. Не вовремя и не к месту. Кашель бил его с такой силой, что он, вскочив с сиденья, буквально вылетел из купе, при этом чуть не сшиб стоявшую в дверях женщину. В тамбуре было по-прежнему пусто. Платком вытерев рот, он сделал глубокий вдох и достал сигарету.
«Черт! Черт! Черт! Как же отвратительно все вышло! Как же смешно и глупо! Еще этот дурацкий кашель… Но как она тут оказалась? А кого тогда я видел в кассе? Неужели ошибся?» - мысли гнались, одна опережая другую. Андрей вдруг осознал, что такого впечатления на него не производила еще ни одна женщина. «Парень, ты что? Что с тобой? Ты влюбился в пальто? В сапожки? В придуманный образ? Ты даже лица ее толком не видел!» Но это помогало слабо. Он поднес огонек зажигалки к сигарете и неожиданно для себя потушил ее.
А вдруг она не курит? Для некурящего запах табака в маленьком купе – это ужасно! Он решительно смял сигарету. Сегодня он курить больше не будет! Но что же делать? Как подойти? О чем говорить? Его сонливость мгновенно прошла. Андрей почувствовал легкую дрожь.
А ты успел разглядеть ее глаза? Какие глаза! А голос! Глубокий, нежный. «Улыбающийся». Он растопырил пальцы и внимательно посмотрел на руки. Пальцы дрожали.
«Только этого еще не хватало», - раздосадовано подумал он, чувствуя себя как двенадцатилетний пацан, которого застукали за просмотром неприличных картинок.
«Соберись! Расслабься! Улыбнись!»
Он улыбнулся своему отражению в темном стекле. Улыбка получилась натянутой и какой-то пластмассовой.
«Легче, легче! Попробуй еще раз».
Вторая попытка получилась не лучше.
«Ладушки, разберемся!» – он сделал несколько глубоких вдохов и решительно вышел из тамбура.
В купе сидела проводница с раскрытым планшетом.
- Задерживаетесь, – недовольно сказала она. – То жить торопитесь, то не дождешься.
- Но я, все же, кажется, успел, – голос был предательски хриплым. Андрей кашлянул, чтобы прочистить горло.
Он протянул проводнице билет. Больше всего сейчас он боялся встретиться взглядом с попутчицей. Она сидела на краешке дивана, изящно подогнув под себя ноги. Серая юбка соблазнительно обтягивала бедра, открытый ворот белоснежной блузки подчеркивал чистоту кожи. Андрей краем глаза заметил чистую линию плеч, переходящую в высокую шею в полуповороте головы.
«Безукоризненна!» - отметил он про себя. Он и хотел, и страшился остаться с ней наедине. Проводница шумно встала.
- Чай будете?
- Буду, – автоматически ответил Андрей. И похвалил себя за сообразительность. Для начала чайку попьем вместе, а там глядишь и…
- Благодарю вас, мне не надо, – женщина мягко улыбнулась.
От звука ее голоса у него мурашки пробежали по спине. А какая улыбка! Сколько в ней женственности!
Проводница вышла из купе, прикрыв за собой дверь. Андрей, чувствуя себя деревянным Буратино, так же деревянно сел на свой диван и тупо уставился на дверь. Наступило тягостное, какое-то обжигающее молчание. В зеркале отразились ее колени и руки. Тонкие пальцы крутили колечко.
- Вы позволите? – прервал неловкую паузу ее голос.
- Что? – Андрей вздрогнул.
- Вы позволите? – повторила она вопрос и улыбнулась своей мягкой улыбкой.
Он поднял глаза на ее лицо. Молодая женщина смотрела на него с легкой укоризной. В глазах прыгали лукавые и как будто все понимающие смешинки.
- Ах, да! Простите, - Андрей резко встал и, неловко повернувшись, зацепил рукой бутылку коньяка. Она гулко ударилась о столик.
- Простите, – повторил он и поставил бутылку ближе к окну. Стараясь не поворачиваться к ней спиной, он как-то боком неловко вышел из купе и осторожно закрыл дверь. Сердце опять стучало глухо и тяжело. Андрей вышел в тамбур и, переводя дыхание, привычно потянулся за сигаретами.
«Нет!» – одернул он себя. – «Сегодня ты курить не будешь».
Нет, так действительно не бывает! Не было ни гроша, да вдруг алтын!
Он смотрел в темное окно, но ничего не видел. Перед ним стояли ее глаза, улыбка и чистая линия плеч. Он вглядывался в это отражение так пристально, как хотел бы смотреть на нее наяву. Он понимал, что если не будет контролировать себя, то будет пялиться на нее, не отрывая взгляда и даже не моргая, чтобы не упустить ни одного мгновения. Самое ужасное было в том, что ему этого действительно очень хотелось.
«Кажется, ты влип!» – рука опять привычно потянулась за сигаретой. Ему что-то надо было делать, чтобы отвлечься от картинки и успокоиться. Он стал делать приседания.
«Десять… пятнадцать… двадцать три…» - считал он шепотом, шумно выдыхая воздух.
Пожалуй, достаточно. Он опять посмотрел в окно. Она по-прежнему была там и улыбалась ему.
«Вы позволите?»
Конечно, позволю! Я вам все позволю! Интересно, кто она? Дизайнер? Модельер? Стилист? Хозяйка косметического салона? Какой-нибудь референт в крутой компании? Журналистка? И как ее зовут? Он попытался дать ей наиболее подходящее имя, но ни одно из вспомнившихся его не устраивало. Все они были какими-то плоскими, неинтересными, «невкусными».
«Здравствуйте, меня зовут Андрей. А как ваше имя? Вы живете в Москве? Нет? В Петербурге?» Именно так – в Петербурге. Самый раз. Солидно и не вычурно.
Он вдруг вспомнил, что она была без вещей. Одна сумочка. А может, взяла из камеры хранения? Точно! Как же это он сразу не догадался?! Она пошла в камеру хранения, пока он метался по залу как пес, потерявший своего хозяина! Дурак! Как же ты не сообразил сразу? Мог бы предложить свою помощь, и мы бы шли вдоль поезда и разговаривали. Был бы железный повод познакомиться и произвести нужное впечатление! Стройный, сильный, галантный мужчина легко и небрежно тащит тяжеленную сумку, при этом непринужденно ведет разговор, придерживая ее за локоть свободной рукой на ступеньках. А она бы слушала его, иногда отвечая короткими фразами, смотрела ему в глаза и улыбалась. Он так явственно увидел эту картину, что даже застонал от досады. Внезапно дверь в тамбур открылась, и туда ввалились парень с девушкой.
- А она мне говорит, - услышал он возбужденный девичий голос, – курсовая не готова, поскольку нет полных данных по исследованию рынка ваших услуг. Представляешь?! Я ведь эту курсовую скатала один в один с сайта сданных курсовиков! - Она прикурила от сигареты парня и затянулась. – Вот же, стерва!
Андрей поморщился. Картинка исчезла, очарование пропало, образ размылся, мягкий, «улыбающийся» голос сгинул под натиском громкого возмущения. Он повернулся от окна и посмотрел на девушку, невольно сравнивая ее с Той женщиной. Обтягивающие джинсы, свитер, какие-то побрякушки до пупка, дымящаяся сигарета, нога в ботинке на толстой рифленой подошве, упертая в стену.
«Вот интересно, для чего ей в городе вибрамы?" - мелькнуло у него в голове. - "Это деваха. Та – Женщина. Вот и вся разница».
Он неожиданно успокоился.
Дверь в купе была приоткрыта. Андрей тихо постучал и, услышав: «Заходите, пожалуйста», аккуратно открыл дверь. Его попутчица полулежала, до пояса укрывшись одеялом, и читала какую-то модную книжку. «Мураками, кажется», – отметил про себя Андрей - "А я сколько раз обещал себе почитать его! Вот и была бы тема для беседы."
- Вам нравится современная японская литература? А японская поэзия? Хокку, танка… А мне больше нравится арабская поэзия. Она не столь вычурна как японская, более понятная для меня, что ли… Например Мирза Шафи Вазех. Он менее известен, чем Омар Хайям, но мне нравится больше. Какая глубина мысли, какие изящные обороты…

Где рай земной? — вы спросите меня,
В сердцах красавиц, на спине коня.

Или вот это:

Добру и злу дано всегда сражаться.
И в вечной битве зло сильнее тем,
Что средства для добра не все годятся,
Меж тем, как зло не брезгует ничем.

А вот еще:

Разумно рассуждать куда как мудрено.
И все же во сто крат трудней молчать умно.

Он поймал себя на том, что продолжает тупо стоять и пялиться на ее книжку. Хорошо хоть губами не шевелил. Да, тебе действительно лучше помолчать, Андрей Владимирович. Он повернулся и стал готовить постель.
- Вы можете погасить свет, - услышал он ее голос. Она включила бра над головой. Андрей послушно щелкнул выключателем.
"Как же мне перед ней раздеться посимпатичнее, без сопения и глупой возни под одеялом? Учат же этому где-то. Вон, в стрип-клубах не протолкнуться, причем мужской стриптиз гораздо популярнее почему-то. Повременю с этим", – он сел поближе к окну и, делая вид, что внимательно смотрит в окно, стал разглядывать ее отражение. Теперь это можно было делать спокойно, не опасаясь быть застигнутым врасплох. Густые, темные, почти смолянистые волосы, стильная стрижка. Умело наложенный макияж подчеркивал чистоту линий. От нее исходила какая-то тонкая, едва уловимая прозрачность. Тонкая цепочка на шее. Тонкая высокая шея, узкие запястья, длинные пальцы, колечко с небольшим камешком (обручального кольца нет, отметил он параллельно с каким-то удовлетврением), безукоризненные ногти, в меру длинные. При этом она вовсе не была худой. Она была изящной и гармоничной как… Как китайская ваза.
И запах… Он не курил уже около часа и поэтому смог уловить… Он почуял едва-едва уловимый аромат. Это не было даже привычным запахом духов. Это был запах чистоты и свежести. Это был запах настоящей аристократической женщины. Такой, как она. Его фирма занималась элитным парфюмом, и он знал, что означает такой запах. Это ее духи! Они предназначены для таких женщин. Стильных. Как же она потрясающе безукоризненна! Ни одного изъяна… При этом, она ничем не напоминала холодных красоток с равнодушно-надменным взглядом из глянцевых журналов. От нее исходило какое неуловимое, живое тепло. До него вдруг внезапно дошло, почему ни одна из женщин не могла затянуть его в свои сети, хотя среди его знакомых и коллег было немало красивых и умных женщин. ОНИ ЕГО НЕ ВОСХИЩАЛИ!!! А здесь было мгновенное восхищение и такое же мгновенное понимание – вот она! Его Женщина! Вспышка. Да. Именно это слово. Ему не хотелось отрывать от нее своего взгляда ни на мгновение. Интересно, есть у нее кто-нибудь? Ну что за дурацкий вопрос? Разве может быть такая женщина одинокой? Это нонсенс! Он поставил локти на столик и опять зацепил бутылку с коньяком.
- Хотите коньяка? Говорят, он расширяет сосуды, успокаивает сердце. Да и согреетесь. Спать будете сладко-сладко. Настоящий, армянский. Подарок. - Чуть смущенная улыбка тронула его губы.
- Пожалуй, выпью глоточек. Даже с удовольствием. Продрогла я немного. Все никак не согреюсь, – мягкая улыбка, извиняющиеся нотки. Само очарование!
- О! Тогда одним глоточком не отделаетесь, – он улыбнулся еще шире, отвинчивая пробку.
- Ну что, за приятное знакомство? Меня зовут Андрей. Должен сказать, я не слишком везучий по жизни, но, кажется, небо наконец услышало мои молитвы и мне сегодня фантастически, несказанно повезло! Не буду скрывать – я всегда мечтал о чем-то таком, о такой попутчице… Кстати, я вам уже говорил, что вы потрясающе, невероятно привлекательны?
… Поезд несся вперед с огромной скоростью. Иногда в темное купе залетали случайные лучи от прожекторов, стоявших на переездах. Его рука мягко накрыла ее руку, ощутив нежность и тепло ее кожи.
- Мне очень хочется верить, что эта встреча не послед…
Хррряцк!!! Дверь открылась с характерным вагонным клацаньем и в купе вплыла проводница, неся чай в подстаканнике. Андрей от неожиданности вздрогнул. Картина волнующего и прекрасного романтического вечера исчезла, как эпизод фильма под натиском рекламы. Его спутница лишь на мгновение оторвалась от книжки, бросив взгляд на проводницу, и опять углубилась в чтение.
- Спасибо, - буркнул Андрей, и сам поразился, сколько плохо скрываемой досады прозвучало в его голосе. Он помешал ложечкой чай. Звук показался ему слишком громким. Даже пронзительным. Отложив ложечку, отхлебнул. Чай был горячий и невкусный. Он обжегся и втянул в себя воздух сквозь стиснутые зубы. В тихом купе это прозвучало неприлично громко и неуместно.
«Все у тебя не так, болван!» – выругался он про себя. Ни заговорить, ни имя узнать, ни представиться, ни даже выпить предложить…
Пить чай расхотелось. Он стянул туфли и забравшись под одеяло, стал неуклюже снимать с себя джинсы. Они были узкие и плохо слушались. Андрей задержал дыхание, чтобы не сопеть и, злясь на себя, буквально сдирал их. Одеяло и простыня мешали, все было ужасно неудобно, и он, барахтаясь и путаясь во всех этих тряпках, остервенело елозил ногами. Наконец это ему удалось, но одеяло сползло на пол. Так, а вешать их как? Надо вставать… Он непроизвольно глянул на спутницу и увидел, что та лежит на боку, спиной к нему. Ему показалось, что ее плечи трясутся от едва сдерживаемого смеха.
Так. Все, хватит! Андрей шумно и досадно выдохнул и, встав, повесил джинсы на вешалку. Затем, уже даже не пытаясь прятаться, демонстративно снял носки и засунул их в туфли. Вдруг ужасно захотелось курить.
«Нет, это будет уже слишком», – решил он. – «Хватит с нее и моей полуголой задницы». Стянул с себя рубашку и повесил поверх штанов.
Так, что бы еще сделать? Он секунду подумал и решительно снял с себя майку. Его взгляд непроизвольно упал на зеркало. Торс конечно не как у Шварценеггера, но вполне приличный, загорелый, в меру развитый, а на прессе даже проглядывают пресловутые кубики. Он инстинктивно втянул в себя живот и расправил плечи. Ему захотелось демонстративно постоять или даже пройтись в таком виде по купе, хотя идея была дурацкой. Андрей легко наклонился и поднял упавшее одеяло. Расправив постель, шумно, не стесняясь, улегся на спину.
«Тряпка!» - выругал он себя. – «Пацан! Ты чего испугался? Женщин никогда не видел? Да, она фантастически хороша! Да, таких ты еще, кажется, не встречал, но она всего лишь женщина. Все, хватит. Теперь спать. И постарайся не храпеть».
Он закрыл глаза. Мерный шум двигающегося скоростного поезда успокаивал, уводя в какую-то нирвану…
«Смотрите, не опоздайте…»
...Чьи-то пальцы мягко касались волос на его груди. Затем кончики пальцев нежно коснулись его губ и медленно прошлись обратно, от подбородка до солнечного сплетения. Он непроизвольно поднял руки и притянул к себе лицо незнакомки. У нее были очень мягкие, невероятно нежные губы. Прижав ее к себе, он, задыхаясь, неистово целовал шею и плечи, опускаясь все ниже...
В окно ударил свет прожекторов, и колеса вагона загрохотали на стрелках. Андрей очнулся и увидел, как в зеркале отражаются огни очередной станции. Спутница спала на своем месте, лицом к нему, укрывшись одеялом до самой шеи. В бликах мечущегося света он смотрел на полуоткрытые губы, на тонкий, с едва уловимой горбинкой нос и разлет бровей… Странно, но эта горбинка ничуть не портила ее и даже придавала изюминку ее внешности.
Поезд продолжал лететь сквозь ночь по гладкому «бархатному» пути.
«Мы с ней как два рельса», – вдруг подумал он. Только вот рельсы всегда рядом и никогда вместе. И как стрелки то сводят, то разводят их в разные стороны, чтобы никогда больше не встретиться, так и нас сводят и разводят эти купе. Уже окончательно погружаясь в сон, он вдруг подумал: «Завтра обязательно надо будет взять у нее телефон…»
Андрей проснулся за двадцать минут до прибытия поезда от стука дверей. Потянулся, взглянул на часы и понял, что проспал. В купе он был один, и ему никто не мешал быстро привести себя в порядок. Натягивая джинсы, он нащупал пачку сигарет. «Может и курить бы бросил», – мелькнула какая-то шальная мысль.- «Вот только умыться не успеваю», - поморщился он. – «Ладно, все равно через полчаса я буду уже дома». Настроение было бодрое, Андрей был собран как всегда в понедельник утром. Он запихнул в кармашек сумки непочатую бутылку коньяка и так и не пригодившиеся стаканчики.
Приоткрыв дверь, он увидел свою попутчицу, которая уже в своем пальто стояла в коридоре у окна напротив их купе. Она оглянулась на шум открываемой двери.
- С добрым утром, – ее взгляд и голос опять погнали мурашек по спине мужчины.
- И вас с прибытием..
Сейчас, в ярком свете, он смог лучше разглядеть ее лицо и глаза и не смог не отметить ее невероятную для столь раннего утра свежесть. Как будто только что из салона красоты. И как ей это только удается? Поезд дернулся и остановился. Андрей вернулся в купе и сел на диван. Успеется, чего толкаться? И еще он не уйдет первым!
Телефон! Надо же обязательно взять у нее телефон! Где мои визитки? Он лихорадочно стал рыться в сумке в поиске бумажника.
Его попутчица вошла в купе, взяла с дивана свою сумочку и шагнула обратно в дверь. На мгновение остановившись, как будто запнувшись, она полуобернулась и, глядя прямо ему в глаза, произнесла с легким нажимом:
- А знаете… Вчера я бы с удовольствием выпила с вами по рюмочке коньяка.

(с) Джуга
http://www.neogranka.com/forum/showthread.php?t=6299" onclick="window.open(this.href);return false;

Александра
Сообщения: 148
Зарегистрирован: 18 июн 2012, 14:59
Re: Авторская проза, рассказы, сказки

Сообщение Александра » 19 июн 2012, 01:09

Квартира



Штольцу нравилась его работа. Он был служащим банка и изо дня в день перекладывал новенькие, хрустящие и потёртые, похожие на ветошь, купюры из одной стопки в другую. Некоторые скажут, что в подсчёте чужих денег есть что-то мазохистское, и будут абсолютно правы. Штольцу же было наплевать на мнение этих некоторых. Бумажные прямоугольники занимали своё, особое положение в его мироощущении, и Штольц сам себе казался едва ли не самой важной фигурой в банковском деле. После работы же это был скромный и незаметный человек, со своими достоинствами и недостатками, слабостями и привычками. И как у каждого скромного и незаметного человека, у Штольца была мечта.
Какая может быть мечта у простого банковского служащего? Самая обыкновенная – мечта о собственном жилище. Вот уже несколько лет, с тех самых пор, как он приехал из глухой деревни в большой город, у Штольца не было постоянного угла. Сначала он жил у одной далёкой родственницы, вечно брюзжащей старухи с бульдожьим слюноотделением, затем снимал комнату на окраине. Но мечта о собственной квартире не давала нашему герою покоя даже ночью, подобно страстной любовнице. С мыслью о приобретении хотя бы маленького жилья Штольц и вставал, и ложился. Иногда во сне эта квартира увеличивалась до огромных размеров, вмещала в себя множество комнат, становилась загородным особняком с голубым бассейном. Каждый раз после этого Штольц с особенным благоговением смотрел на крупные купюры, словно это были древние таинственные манускрипты из египетской Долины Царей.
Невинная мечта неизвестно от кого понесла и разродилась страстью к накопительству. Спустя некоторое время Штольц совершенно перестал посещать магазины (о театрах и кинотеатрах и говорить нечего), а продукты покупал исключительно на рынке, да и те сомнительного качества – из-за небольшой цены. Готовил он сам, причём, экономя газ, старался всё сделать как можно быстрее. Затем он совсем перестал готовить. Словом, вскоре пара сухарей да стакан воды составляла весь дневной рацион банковского служащего.
Со временем прекратились и обычные для Штольца вечерние получасовые прогулки, так как с каждым выходом из сонного дома на улицу увеличивалась вероятность быть ограбленным трудолюбивыми уличными налётчиками, хотя Штольц никогда не носил с собой даже ничтожную сумму. Постепенно дошло до того, что он перестал зажигать свет по вечерам, предаваясь в полной темноте мечтам о том, что всё изменится, что экономить будет не нужно, что его лишениям очень скоро придёт конец, и что тогда уж первым делом он обязательно женится.
Штольцу было под сорок, но он ещё не был женат. Ему казалось глупым обзаводиться женщиной раньше квартиры, к тому же работа отбивала все мысли о женитьбе – нужно было зарабатывать деньги, так как это являлось единственным средством, приближающим Штольца к мечте.
Чтобы не терять времени даром, Штольц начал предварительные но, безусловно, важные переговоры с представителями известной и очень надёжной строительной организации, сдающей новый дом к концу квартала. И вот, наконец, долгожданное запланированное чудо свершилось.
Нужная сумма была накоплена. Покупка квартиры не заняла большого времени, и через несколько дней Штольц перебрался в свою (!) собственную (!!) квартиру (!!!) Он ходил по бетонному воплощению мечты и никак не мог поверить в своё счастье. Если бы начинающие вселяться соседи могли видеть сквозь стены, то они заметили бы, как какой-то чудак прижимается всем телом к стене, гладит её, словно впервые в жизни видит это чудо современного строительства. А Штольц… Штольц был счастлив, как никто на свете. Он ложился на пол, раскинув руки, и довольная улыбка не покидала его лицо. В голове Штольца сидела всего одна мысль – всё вокруг принадлежит ему и только ему. В тот момент он испытывал чувство, похожее на состояние влюблённости, причём влюблённости взаимной. Как долго он ждал этого! Штольцу казалось – нет, он был в этом уверен – что он действительно влюблён в это помещение так, как любят в юношеском возрасте – с дрожью в руках и непременным сердцебиением. Никто не мог отнять эту радость, никто не был вправе помешать такому счастью.
В первую ночь в новой квартире возбуждённое состояние долго мешало Штольцу уснуть, но едва он начал засыпать, как тишину нарушил дверной звонок. Хозяин нехотя поднялся и пошлёпал к двери. Посмотрев в глазок, он заметил нескольких незнакомых людей.
- Кто там?- спросил сонный Штольц.
- Господин Штольц, мы – комиссия по чрезвычайным делам, разрешите войти? – произнёс медный голос за дверью.
- Что вам угодно? – Штольц понемногу начинал чувствовать испуг.
- Э-э… Нужно обсудить некоторые вопросы. Поймите, господин Штольц, эти вопросы требуют незамедлительного решения.
Штольц открыл дверь и хотел было выйти на лестничную площадку, но его грубо оттеснили, и четверо членов комиссии ввалились в коридор.
Из кожаных курток торчали грубо вылепленные глупые головы, к которым неумело были прицеплены островерхие, как и у самого Штольца, уши, причём все до единого – разного размера. Нелепые улыбки были нарисованы бездарным, к тому же совсем не старавшимся художником. Поначалу Штольцу даже показалось, что вошедших было всего двое, а невидимое зеркало увеличивало число незваных гостей – до того они были похожи друг на друга. Когда члены комиссии обступили Штольца, он присмотрелся внимательнее, и к своему большому удивлению увидел, что на самом деле в коридоре своей квартиры он находится один, отражаясь в четырёх, неведомо откуда взявшихся зеркалах. От этого Штольцу стало плохо, к горлу подкатила тошнота, голова закружилась, так что пришлось закрыть глаза обеими руками. Когда недомогание прошло, Штольц убрал руки, и вместе с этим движением зеркала исчезли, а пришедшие, тихо покашливая, вежливо дожидались, когда Штольцу станет лучше.
- Позвольте… Позвольте узнать…, - неуверенно начал Штольц, но один из пришедших, самого грозного вида, широко расставив ноги и уперев руки в бока, заявил, перебивая растерявшегося хозяина квартиры:
- Господин Штольц, я – председатель комиссии по чрезвычайным делам. Как вам известно, в нашем городе сложилась затруднительная ситуация по проблеме жилья, хотя наше правительство и оказывает всевозможную поддержку отечественному строительству. К этой работе подключены финансовые структуры, разрабатываются высокие технологии, готовятся квалифицированные кадры. Данному сектору экономики оказывается особое внимание администрацией нашего города. Объясняется это большой миграцией жителей нашего государства из других, более населённых районов. Однако…
Председатель комиссии говорил долго, но Штольц его не слышал – он уже понял, зачем к нему пришли.
- Так что будьте любезны, господин Штольц, подписать некоторые бумаги…
В руках председателя неожиданно оказалась пухлая папка с документами и авторучка.
- Вот здесь, где отмечено галочкой, - председатель ткнул толстым пальцем в нужное место.
- Но позвольте мне хотя бы ознакомиться с документами, - робко заявил Штольц.
- Вообще-то нам это делать запрещено, - с улыбкой сказал председатель, - но только для вас, из большого уважения, я сообщу, что первый документ, который вам необходимо подписать – это немедленный отказ от владения квартирой в пользу государства…
Штольц сначала потемнел (он чувствовал, как темнеет), затем стал заметно бледнеть. Хотя он и ожидал услышать нечто подобное, озвученные ожидания были во сто крат страшнее не озвученных.
- Второй документ – это приказ о вашей высылке из нашего города на расстояние не менее одной тысячи километров.
- Но почему я?
- Вот этого вам знать не положено, к тому же я не уполномочен сообщать вам сведения такого рода.
- Но я же купил эту квартиру! – прокричал Штольц.
Председатель засмеялся, его поддержали члены комиссии.
- На законных основаниях, - с меньшей уверенностью добавил всё ещё хозяин квартиры.
Члены комиссии залились гомерическим хохотом. Председатель смеялся, вытирая слёзы:
- Ну, батенька, ну насмешил…, - и тыкал в Штольца документами.
Штольц посмотрел на бумаги, на председателя, снова на бумаги. Дрожащей рукой он подписал оба листа, написав вместо «Штольц» фамилию «Шульц», не замечая этого.
- Вот и славненько, - сквозь смех еле выговорил председатель. Внезапно успокоившись, он продолжил свою речь:
- Кстати, наше правительство всемерно поддерживает вынужденных переселенцев и создаёт для них необходимые условия, при которых они смогут в полный голос заявить о себе, активно участвовать в жизни страны, а главное – раскрыть свои таланты и реализовать возможности. В этих целях вам любезно предоставляется вот этот бесплатный билет на самолёт, на утренний рейс, - с этими словами председатель вручил Штольцу билет, и комиссия по чрезвычайным делам немедленно удалилась.
Вместе с нею удалилась входная дверь, нелепо перешагивая ступеньки своими нижними углами. Если бы не оставленная без надёжной охраны квартира, то можно было бы на протяжении нескольких минут наслаждаться комическим зрелищем, устроенным дверью – до того смешно она пыталась развернуться на лестничной площадке. Но именно беззащитность квартиры открывала глаза на громадную чёрную пропасть не освещённого подъезда, поэтому ситуация смешной совершенно не выглядела, более того, для Штольца уход двери являлся сильнейшим, к тому же запрещённым ударом. От боли, огненный центр которой располагался ниже пояса, у бывшего хозяина квартиры перехватило дыхание, и вдруг всё вспыхнуло, раскалилось, взорвалось, и с диким криком и пеной у рта Штольц проснулся.
Такого ночного кошмара он не видел никогда. Обливаясь холодным потом, он сел в кровати, да так и просидел до самого утра, поглаживая стену и размышляя о том, что подобные ужасы просто необходимы для того, чтобы затем вознаграждать себя неимоверной радостью бодрствования.
Откуда-то из стен лилась божественная музыка, и вместе с пением ангелов в душу Штольца вливалось живительное счастье из благодатного неиссякаемого источника. Оно было спокойным и тихим, как дно медленной, заросшей водорослями реки.
На следующее утро Штольц впервые в жизни опоздал на работу. Отчасти виною была бессонная ночь, отчасти – нежелание на несколько часов расставаться с квартирой. Целый день он думал только о ней, поэтому не задержался в банке ни одной лишней минуты. Когда рабочий день подошёл к концу, Штольц взял такси и приказал водителю гнать во всю мощь.
Едва закрыв дверь своего жилища, Штольц бросился к шкафам, открыл все дверцы, затем резким движением упал на пол и заглянул под кровать. Успокоившись, он похлопал по стене и пробормотал: «Извини…»
В тот вечер Штольц сильно напился, сидя на кухне и чокаясь со стеной. Ему было стыдно за свой необъяснимый приступ ревности, и он просил прощения у квартиры за излишнюю недоверчивость и подозрительность.
Утром в банк Штольц пришёл ещё пьяным. Его простили после объяснительной и клятвенного заверения, что подобного больше не повторится и отпустили домой приводить себя в порядок. Вечером он снова напился. В пьяном бреду ему казалось, что его квартира так и поджидает момент, удобный для того, чтобы впустить в себя кого-нибудь постороннего, а это уже будет равносильно измене. Словно струйки пара сквозь густую кашу, тревожные мысли об истинном объекте любви обманщицы вырывались на свободу. Штольц бил кулаками в её незащищённую кухонную стену, а потом, размазывая слюну и кровь с разбитых костяшек пальцев по лицу, плакал и просил прощения, пока не уснул тут же, на полу кухни.
Проснувшись, он сильно дрожал, словно под воздействием тока высокого напряжения. В его затуманенных глазах просматривались, как чудо всемирного равновесия противоположностей, одинаковые доли радости и горя, боли и экстаза, бесконечной любви и бесконечной же ненависти.
Штольц перестал ходить на работу, но уже не пил, а всё сидел и думал. Ему всё ещё казалось, что квартира не упустит шанс завести себе другого – если не хозяина, то хотя бы постояльца. Навязчивая идея терзала Штольца, и он нигде не мог от неё укрыться. Несколько часов он просидел в шкафу, но это не помогло. Когда запасы пищи подошли к концу, Штольца посетила гениальная идея проверки квартиры на верность: покинуть её на время и неожиданно вернуться. В тот же час он собрал вещи и ушёл из дома, сделав вид, что уезжает надолго.
Штольц шёл по вечерним улицам и боялся того, что его любовь-мука является фикцией, выдумкой, чёрт знает, чем ещё. Вдруг её нет, как нет и того дома, и этой улицы, и всего города?
Он остановился у одного старого знакомого – сослуживца, уволенного из банка перед самой покупкой Штольцем квартиры. Сославшись на то, что в этой самой квартире идёт ремонт, Штольц напросился некоторое время пожить у приятеля, в чём последний ему благополучно не отказал, так как был очень большим любителем выпить, а несвежее лицо Штольца предательски выставляло его потенциальным собутыльником.
Спустя двенадцать дней почти беспробудного пьянства, осунувшийся и небритый Штольц вернулся домой. Сделал он это, как и собирался, неожиданно: к дому подобрался незамеченным, прячась от всевидящих окон за автомобили и редкие деревья во дворе. На лифте он поднялся на два этажа выше своей квартиры и затем, подождав пять минут, пошёл вниз по лестнице, стараясь изменить свою походку до неузнаваемости. Чувствуя себя разведчиком на спецзадании, Штольц плавным движением вставил ключ в замочную скважину, повернул его и мгновенно исчез за дверью, испытывая невероятное возбуждение.
Тишина оглушила его. Такое же чувство он испытал однажды в детстве, когда его, боящегося высоты, старшие товарищи по всевозможным развлечениям бросили в реку с моста, давно ставшего для них привычной вышкой для прыжков. Подводная тишина была зловещей, затаившейся, подстерегающей любого, вошедшего в неё из другого мира, и маленькому Штольцу тогда показалось, что он действительно оглох – то ли от ужаса, то ли от неожиданности.
Он на цыпочках обошёл всю квартиру, едва дыша. В ней никого не было. Штольц проверил не только шкафы, он посмотрел под кроватью, исследовал балкон и даже не забыл о пустых кастрюлях. Рад он был необыкновенно. Сначала Штольц танцевал и смеялся, затем плакал, и, стоя на коленях, просил прощения, называя Её чистой и светлой. Он говорил Ей, что никогда более он не обидит Её, не оскорбит недоверием, не бросит. Ведь Она так скучала без него! Да и как он мог так поступить с Ней – бросить одну в большом городе! Он утверждал, что никогда не простит себе этого, клялся в вечной любви и рыдал, рыдал, рыдал…
Больное воображение Штольца полностью отождествляло квартиру с некой абстрактной возлюбленной, его не растраченная любовь нашла себе широкое русло и хлынула наружу из безумного мозга и горячего сердца.
Теперь, когда он вошёл в квартиру, он чувствовал себя в Ней, он ласкал Её бетонное тело, как молодой муж в медовый месяц. С этого момента Штольц решил никогда не выходить из Неё, чтобы продлить слияние, по возможности максимально приблизив к бесконечности. Какой мукой, почти физической болью стала для него необходимость выйти из Неё, чтобы запастись большим количеством продуктов! Он едва перенёс это.
Богиня! Богиня, сошедшая ради него с небес и ставшая вследствие этого обыкновенной смертной! Это было нечто, выходящее из ряда вон, непривычное, никогда до этого не случавшееся. Ни один мужчина с античных времён не испытывал столь огромной ответной любви. Штольцу даже хотелось умереть, чтобы растянуть этот последний миг жизни на всю оставшуюся бесконечность.
Целыми днями он сидел на стуле посреди комнаты, находясь в уже привычной прострации, и лишь к вечеру, устав, ложился в кровать. Он совсем перестал готовить, ничего не ел, а если и ел, то как-то механически, не замечая этого. Голова Штольца была занята одним – их несказанной любовью. Особенно импонировало ему то, что Она досталась ему девственной.
Иногда Штольц думал о том, что слишком долго находится в Ней, а это может Её измучить, поэтому он, озираясь, выскальзывал наружу, запирая дверь, и стоял у лифта, разрешая Ей отдохнуть. Его собственное желание было неутолимо, как неутолима жажда выбравшегося из пустыни путешественника, поэтому после непродолжительного отдыха Штольц иногда врывался в Неё, резко дёргая дверь, иногда входил медленно, не спеша, словно играя с Ней, а иногда он дразнил Её, делая шаг внутрь и возвращаясь назад.
Это был предел желаний почти любого мужчины – вершина власти над любимым существом. Ситуация полностью контролировалась Штольцем, и только сны были ему неподвластны. Расступающиеся стены открывали вид на море, на горизонт в лёгкой туманной дымке, а любимый стул Штольца, неизвестно как вскарабкивающийся на самый пик одинокой скалы, принимал вид (и очень удачно это делал) высокого трона каких-то северных королей. Пошевелиться было невозможно, существовал небывалый риск свалиться вниз, на острые холодные камни, края которых так и не смогла сгладить ледяная арктическая вода. В чистом и свежем воздухе растворялись последние остатки стен и потолка, и однажды ночью Штольцу стало страшно, он вдруг почувствовал себя таким одиноким, маленьким и беззащитным, что даже тихо, как ребёнок, заплакал. Понемногу тревога прошла, ему стало спокойнее. Он знал, что это квартира баюкала и утешала его, пела колыбельную, словно мать.
Любовь была всеобъемлющей, её границы ничем нельзя было определить (тот случай, когда об истинных размерах чего-либо можно только догадываться), поэтому она с некоторых пор вмещала в себя даже некое подобие сыновних чувств Штольца. Это привело к неизбежному, однажды проклюнувшемуся и вылупившемуся страху полного слияния возлюбленной с пока ещё абстрактным, но постепенно вызревающим материнским началом. Во всяком случае, Штольц до этого никогда не думал об инцесте. Всё это ставило его в неприятное положение, и в недоумении он терял след ускользающей мысли, такой важной и нужной, способной всё расставить на подобающие места.
И вот одним неприветливым утром к нему пришли. В тишине квартиры резкий звонок раздался иерихонской трубой. Штольц долго не мог понять, что это, а мерзкий звук всё продолжался. Штольц на цыпочках подошёл к дверному глазку.
За дверью стояли двое молодых клерков из банка. Штольц замер. Один из клерков, продолжая давить кнопку звонка, говорил что-то другому, и Штольц никак не мог расслышать, что именно. Лишь в перерыве между громкими трелями он разобрал ответ другого: «Вероятно, так». Постояв ещё пару минут, оба гостя направились к лифту. Когда пасть лифта захлопнулась, Штольц сел у двери на пол и судорожно сжал кулаки. Что же будет? Теперь его точно никогда не оставят в покое, следовательно, нужно срочно что-то предпринимать. Ведь если кто-нибудь войдёт в его квартиру, в его квартиру, то Штольц никогда не сможет простить этого ни Ей, ни себе.
- Как же тогда жить дальше? Что же делать? Что? – Штольц вскочил и заметался между стен – хищный зверь в запертой клетке. Картины, одна ужаснее другой, возникали в его воображении. – А если они позовут кого-то, чтобы взломать мою дверь? – думал он вслух. – А если они действительно откроют её? Насильники, маньяки, убийцы! Да как вы смеете!
Не находя выхода из тупиковой ситуации, Штольц решил забаррикадироваться. Едва он подумал об этом, как снова прозвенел звонок и в дверь сильно постучали.
- Кто там? – спросил Штольц, липкий от ужаса.
- Откройте немедленно, это милиция! – прогремел ответ.
- Зачем?
- Это господин Штольц? Мы хотим удостовериться, что с вами всё в порядке.
- Я не открою… Не имеете права!
- Ломай, - прозвучало за дверью.
- Постойте! Не нужно ломать. Я уже открываю…
Отворив дверь, Штольц в мгновение ока выскочил наружу. Милиционер стоял, засунув большие пальцы за пояс и широко расставив ноги, напоминая председателя комиссии из сна. Рядом был тщедушный слесарь и оба молодых клерка, с любопытством взирающих на Штольца.
- Почему вы не открывали? – грозно спросил представитель власти.
- Я… боялся.
- Кого?
- Я думал, пришли грабители.
- Позвольте узнать, что за крики и рыдания недавно были слышны из вашей квартиры?
- Я… Я болен. Мне было плохо.
- Поэтому вы и не ходите на работу?
- Да.
- Почему у вас такой странный вид?
- Я же сказал вам – я болен.
- Вы не впустите нас к себе?
- Зачем?
- У вас никого нет?
- Никого.
- Вы уверены?
- Абсолютно.
- Что ж, - милиционер заметно колебался. – Пошли, - сказал он и нажал кнопку вызова лифта. Вся четвёрка медленно вошла в кабину и спустилась вниз.
Штольц нырнул в квартиру и сразу же заперся. Сердце бешено колотилось, в висках стучали два молоточка. Он был весьма доволен собой. Ещё бы! Он спас себя от приступов ревности, а Её от надругательства. Сегодня Она наверняка подарит ему истинное блаженство, ведь он герой, он заслужил! Едва передвигая ноги, Штольц подошёл к кровати и лёг, представляя себе, различные варианты того, как поступил бы, если бы нежданные гости всё же вошли. «Если бы они взломали дверь, то это была бы моя вина, так как я не смог бы за Неё постоять. А если бы они вошли, отодвинув меня силой? Значит, Она разрешила бы им войти в себя». Штольц таким образом перекладывал часть вины на крепкие плечи своей возлюбленной. «Что тогда? Убил бы Её, а потом и себя», - подумал Штольц.
Он очень устал. Тело не повиновалось, было чужим и отчасти даже смущало его. Вскоре голод и волнения последних дней сделали своё дело – Штольц заснул, да так, что проспал весь день, весь вечер и всю ночь. Он ещё был во власти Морфея, когда около четырёх часов утра щёлкнул замок, и в квартиру забрался вор.
Этот вор работал всегда один, заранее высматривая пустующие квартиры. Вот и в этот раз он давно приметил, что в окнах квартиры Штольца уже несколько дней не загорается свет, что давало основания предположить, что хозяин в отъезде. Два – три раза вор приходил днём и прислушивался у двери, но за нею всегда стояла тишина океанских глубин.
Открыв дверь отмычкой и, войдя внутрь, он включил фонарь. Штольц, словно дикий зверь, мгновенно почувствовал опасность, вскочил с кровати и включил свет. Вор застыл на месте. Немая сцена длилась несколько секунд. У Штольца расширялись глаза, а у вора дёргалось плечо. В квартиру проник запах озона.
- Т-ты к-т-т-о-о? – бешено прошипел Штольц.
- Вор, - ответил опешивший вор. Увидев, что оружия у хозяина нет, он добавил:
- Но я ещё ничего не украл. И уже ухожу, - и моментально растворился.
На некоторое время Штольц замер. В глазах появились слёзы, нижняя челюсть задрожала, сердце усиленно давало перебои. Ни на чём не фокусируя взгляд, как боксёр в состоянии нокаута, он оглядел возлюбленную. Она нагло улыбнулась. А затем…
Штольц обезумел, как может обезуметь уже сумасшедший. Он крушил всё, что попадалось под руку, бил посуду, срывал злость и ярость на стульях и столах, а ревность – на шкафах и кровати.
- Ты мне изменила! – кричал он, хватая молоток. – Неблагодарная! – удар по стене. – И с кем? – вдребезги зеркало. – С вором! – пополам стул. – Убью! Убью тебя!
Штольц упал на пол и стал биться об него головой и стучать руками. Клочья пены вылетали из перекошенного рта, руки царапали грудь.
А потом он внезапно успокоился. К нему с потолка снизошла всеобъемлющая ясность. Он всё понял. Он всё делает неправильно.
Штольц огляделся, словно увидел квартиру впервые. Затем он встал, вошёл в ванную, умылся, причесался. Одеваясь, он посмотрел в окно. Там ещё было темно, лишь кое-где светились огни.
Спокойный, уравновешенный, собранный, Штольц решил поступить так, как на его месте поступил бы, по его мнению, любой настоящий мужчина.
Он бросил её.
(С) Migov
http://www.neogranka.com/forum/showthre ... fa2&t=7288" onclick="window.open(this.href);return false;

Александра
Сообщения: 148
Зарегистрирован: 18 июн 2012, 14:59
Re: Авторская проза, рассказы, сказки

Сообщение Александра » 20 июн 2012, 00:55

Призрак моей любви

Нет, речь пойдет не о призраках. Я не верю ни во что потустороннее. Ни в черта, ни в дьявола, ни в вервольфов, ни в летающие тарелки. Ни в ад, ни в рай. Чертовщина – плод чьей-то больной фантазии, а что до рая и ада – и то, и другое находится здесь, на Земле. И не нужно искать их где-то.
Иногда, мутными зимними вечерами, я сижу один в пустой квартире и, разглядывая снежные цветы на оконном стекле, размышляю о том, как просто, в сущности, устроена наша жизнь. Она представляется мне чем-то вроде пути в кромешной темноте, по белому лучу света. Такому узкому, что очень легко оступиться. Один неверный шаг, и провалишься во тьму, как в трясину. Она затянет тебя с головой, и света ты больше не увидишь. Никогда.
Что происходит с теми, кто оступился? Я знаю. Я видел их, я видел их глаза. Глаза, смотрящие на мир, но не видящие света. Они, вообще, ничего не видят, кроме своей боли, от которой однажды ослепли.
Мне тоже бывает больно, но под моими ногами еще вьется тонкая, белая тропинка, и я ступаю по ней осторожно, как по горячим углям. Отталкиваясь руками от обступившего меня мрака, удерживая готовые обрушиться стены. В темноте нет звуков и красок, а есть пустота и тишина, серая, неживая. Я прислушиваюсь к эху собственных шагов и думаю о тех, кто, не сумев удержаться на краю, оказался заперт в заколдованном пространстве между жизнью и смертью. Я должен думать о них, чтобы не упасть самому, потому что луч хрупок и едва различим, а тьма – агрессивна. Настолько, что гасит свечи и стирает с небосвода звезды. И выбивает путь из-под ног.
Я раньше не знал, что она такая. Я верил, что даже маленькое пламя способно отогнать мрак, до тех пор, пока не убедился в обратном. Пока своими глазами не увидел, как темнота пожирает свет, как страх подменяет любовь, как гаснут глаза, стихает музыка и опускается занавес. Как молча, без аплодисментов и криков «браво» встают со своих мест зрители, испуганные и потрясенные. И так же молча идут к выходу, стыдливо потупившись, словно увидели нечто, не предназначенное для чужих взглядов. Изнанку чьей-то души, разодранную и изъеденную жизнью, как меховая подкладка молью.
Это – театр. Театр марионеток Цви Гольдштейна. Гольдштейна в нашем городе знают все и говорят о нем очень странные вещи. Говорят, что он изобретатель-самоучка, свихнувшийся гений, создавший из воздуха и прошлогоднего снега столь гениальных театральных роботов, что на сцене их невозможно отличить от живых людей. После каждого представления он, точно всемогущий Карабас-Барабас, выключает их и складывает в картонную коробку, которую хранит в небольшой комнатке за кулисами.
Еще говорят, будто он шаман вуду, при помощи магических заклятий воскрешающий мертвецов и выводящий их на театральные подмостки. Чтобы в краткий миг Спектакля ненадолго вырванные из небытия зомби ткали в тесном квадрате сцены тонкий узор из человеческих чувств и страстей.
Так сыграть не может ни один живой актер. Ему всегда будет мешать собственная личность. Только там, где личности нет, возможно полное погружение и растворение в воображаемом. Реальность нереального. Но это не искусство, потому что искусство – сказочный дар человека человеку. Театр Цви – колдовство, обман, иллюзия... все, что угодно, только не искусство.
А еще я слышал, что Гольдштейн не изобретатель и не шаман, а психиатр, а артисты – его пациенты. После того, как зал пустеет, Цви не прячет их в ящик и не возвращает на кладбище. Они сами садятся в машины и разъезжаются по квартирам, в которых из мебели только шкаф, стол и кровать. Они едят за столом, вешают в шкаф одежду, ложатся – и лежат неподвижно, точно восковые куклы, глядя в темноту невидящими глазами. До следующего Спектакля.
Театр марионеток, так все говорят и смотрят при этом многозначительно. Театр марионеток Цви Гольдштейна.
И пусть пьеса – всего лишь безвкусный римейк Шекспира. А Джульетта – в джинсах и с гладко зачесанными волосами – одета, как обычный немецкий тинэйджер, но при этом давно вышла из тинэйджерского возраста. Пространство раскололось, и новый мир родился во всем своем ошеломляющем правдоподобии; и пока он существует, зрители будут сидеть, влившись в кресла, не в силах стряхнуть с себя благоговейное оцепенение и не думая, кто творит для них волшебство: роботы, сумасшедшие или покойники.
А я буду следить зачарованным взглядом за тридцатипятилетней Джульеттой; ведь для меня это единственная возможность увидеть ее живой. Ее, однажды потерянную и найденную... и снова потерянную.
Неважно, когда это было. В другом мире или другом времени, но не здесь и не сейчас. Я любил ее. Три слова, которые не нуждаются в комментариях. Тогда ее звали Ханной, а я был ее мужем – Цедрик Карми из маленького городка у западной границы.
Пока мы были вдвоем, мир стлался перед нами, как разноцветная скатерть-самобранка. Каких только не было на ней яств и дорогих вин, так что глаза разбегались, и руки переплетались под столом, точно деревья корнями, и танцпол уходил из-под ног.
Любовь – заповедная земля, эдакий Шлараффенланд, где текут молочные реки с кисельными берегами, на березах зреют пряники и румяные пирожки с маком, а с неба сыплются изюм, финики да миндальные орешки – только рот успевай разевать. Где всего много, и все задаром. И уже не задумываешься о том, что задаром-то не бывает, а бывает – в кредит.
Но один плюс один чаще всего равняется трем, в жизни, не в арифметике. Моя жена Ханна хотела, чтобы я присутствовал при родах, чтобы держал ее за руку, успокаивал, ободрял. Кто, если не я, самый любимый и близкий человек?
А я не мог, я с детства боялся крови. И отказался, сославшись на дела. А она говорила: «Ты боишься крови – значит, боишься жизни. Ты даже ребенка не можешь взять на руки, своего сына.»
Он был таким неловким и жалким – этот ребенок – хрупким, точно фарфоровая игрушка, даже голову держать не умел, и я все время боялся его сломать. Ханна бы меня убила, я знаю. Она так его берегла.
Целый день пеленала, кормила, купала, укачивала на руках... самозабвенно, почти истерически. Не спала ночами и все прислушивалась к его слабому, захлебывающемуся дыханию, словно ожидая, что оно вот-вот прервется, как обрывается на ветру тонкая серебряная паутинка. У нее в роду, говорила Ханна, много детей погибло от «синдрома внезапной младенческой смертности». Бывает, когда здоровый малыш перестает дышать во сне. Просто передумал жить, что ж, его выбор и его право.
Но Ханна так за него боялась. Два ее старших брата умерли во младенчестве, а ее судьба пощадила, может быть, потому, что девочка. Наверное, девочки – лучше нас или, во всяком случае, ценнее для расчетливой госпожи природы. Они будущие хранительницы человеческого рода, а мы – мелкая разменная монета, которую равнодушный Творец горстями высыпает из кармана; солдаты, которых тысячами посылают на бессмысленную битву. И наши тени устилают поле боя, как выжженная молнией трава; и серая пыль под вашими ногами давно уже перестала впитывать нашу кровь.
Так уж все устроено, что женщине легче выжить. Но у нас с Ханной был сын, маленький мальчик, крошечный комочек жизни; и эту маленькую жизнь нужно было сохранить во что бы то ни стало. Любой ценой.
Часто, просыпаясь посреди ночи, я видел ее сидящей возле детской кроватки, и в такие минуты мне казалось, что ее зрачки светятся желтым в темноте. Волчица, стерегущая волчонка. А я? А что я? А я ни при чем.
Я видел, как она таяла на глазах, словно принцесса Льдинка в объятиях златоглазого короля; как истончались ее и без того тонкие пальцы, бледнело лицо, углублялись мелкие некрасивые морщинки в уголках губ. В ее усталом, затравленном взгляде читались мольба и немой укор: помоги мне! Поддержи меня! Пожалуйста, Цедрик, мне плохо, мне страшно.
Я старался ей помочь, как мог, но... Я сам нуждался в поддержке. Мой маленький мир вдруг странно переменился, сделался чужим и неуютным. Каждая вещь в квартире пахла ребенком: занавески на окнах, моя одежда... Ханна, ее волосы и ночная рубашка, наша с ней постель.
Отовсюду исходил теплый, приторный запах молока; и я ни на минуту не мог отвлечься, забыть, что все уже не так, как прежде. Никогда нам с Ханной не остаться по-настоящему вдвоем. Умрет наш сын или выживет – а я почему-то не боялся его смерти – он всегда будет стоять между нами, как зеркальная стена, как тень, как запах, который не вытравить никакими шампунями.
Моя Ханна. Я почти забыл, как звучит ее смех, когда-то солнечный и звонкий, точно рассыпающиеся по асфальту осколки радуги. Даже улыбка стала другой – вымученной и блеклой. Послеродовая депрессия, говорили врачи. Случается такое: колебания гормонального фона, стресс. Ничего страшного, пройдет.
А я не понимал, что это не депрессия, а агония, в которой билась ее слишком тонкая и хрупкая для нашего мира душа.
Если бы я догадался раньше, может быть, успел бы что-то сделать, но... Я так и не понял, что это было, самоубийство или несчастный случай. Никто из случайных свидетелей не смог мне ничего рассказать, слишком быстро все произошло. Она шла по перекинутому над городским автобаном мосту, остановилась, оперлась на низенькое заграждение, словно внезапно почувствовала себя дурно. И – потеряла равновесие или спрыгнула вниз? Нырнула с высоты в блестящую металлическую реку несущихся на огромной скорости машин.
Ее тело так сильно пострадало, что пришлось хоронить закрытый гроб. Не все ли равно? То, что лежало в гробу и было предано земле на старом еврейском кладбище, уже не было Ханной. Оно не было моей любимой женщиной, как обломки статуи не являются произведениями искусства. Человек – это нечто большее, чем разметавшиеся по мостовой ошметки окровавленной плоти, и – куда он девается, когда тяжелые колеса раздирают на куски его невечную оболочку? Куда улетает птичка, когда разбивается клетка?

http://www.neogranka.com/forum/showthread.php?t=7222" onclick="window.open(this.href);return false;

Александра
Сообщения: 148
Зарегистрирован: 18 июн 2012, 14:59
Авторская проза, рассказы, сказки

Сообщение Александра » 22 июн 2012, 02:28

Переплет


– Вы – самый молодой из всех писателей, с которыми сотрудничает наше издательство, – медленно и уверенно, словно выдавливая жирным и крупным шрифтом каждую букву, говорил сам Большой Ти, владелец крупнейшего издательства в нашем городе. У Большого Ти (вторая часть прозвища - модный нынче американизм - была сокращением его непроизносимой фамилии. Первая же указывала как на его всемогущество в издательском деле, так и на тот объём, который он занимал в пространстве) печатались только маститые писатели. Я же, молодой литератор, едва ступивший на стезю творчества, попал в поле зрения Большого Ти случайно, благодаря частым телефонным звонкам упрямой рыжеволосой девицы, дочери одного из городских финансовых воротил, с которой некогда встречался и которой имел несчастье в порыве страсти и вдохновения прочесть несколько свежих строк.
– Позвольте вас поздравить, молодой человек, – продолжал Большой Ти. – Это, несомненно, большая удача для вас. Я имею в виду то, что на ваше творчество обратило внимание именно наше издательство в моём лице, - на этом самом лице отразилось такое самодовольство, будто бы этим самым лицом и печатались все тиражи издательства. Я представил Большого Ти, щёлкающего челюстями и выплёвывающего очередную книгу.
Далее Ти высказал мысли о великой роли издателей в жизни и творчестве всех начинающих писателей и поэтов. Он сравнил продукт союза писателя и издателя с безупречными творениями самого Господа Бога, причем в этом союзе, естественно, писатель довольствовался всего лишь ролью генератора идей, а издатель, по мнению Ти, и был тем самым Творцом, до блеска натирающим звёзды.
Я слушал его и кивал головой, спокойно и вольготно сидя в кресле и абсолютно не чувствуя себя напакостившим школьником в кабинете директора, каким я себя ощущал при первом посещении Большого Ти. Он же, видимо, устав говорить, произнёс:
– Молодой человек, позвольте предложить вам один небольшой ресторанчик, где вы сможете прекрасно отметить выход вашей первой книги.
И, помедлив, словно чувствуя некоторую неловкость и пытаясь её скрыть, по-отечески похлопал меня по плечу:
– Да, кстати, обязательно прихватите свою книгу с собой. Не пожалеете.
С этими словами Большой Ти протянул мне лист бумаги с адресом ресторана.
Через несколько дней я решил воспользоваться советом издателя и пошёл по городу в поисках нужного мне ресторана. Прохожие уступали мне дорогу и озирались (действие моей улыбки), я же любил их всех и радовался всему живому. Издана моя книга! Мне казалось, что, как минимум, уже весь город говорит о случившемся.
Я нёс свой роман, ещё не зная, зачем мне он понадобится в ресторане. Смутные тщеславные мысли об автографах и книге почётных гостей проникали в мою голову из бездн подсознания, и я с помощью своей врождённой скромности безуспешно пытался засунуть их обратно. Один – ноль в пользу тщеславия.
Наконец я подошел к ресторану «Переплет». На двери висела табличка с надписью «В четверг вход только со своей литературой». Сегодня вторник, автоматически отметил я, открывая дверь.
Оказалось, что сам ресторан находится в дальнем помещении, и чтобы пройти в него, нужно пересечь бар. Я очень удивился тому, что за стойкой вместо бутылок располагалась громадная книжная полка. Не менее удивительно было видеть рядом с таким скоплением книг обыкновенного бармена, в бандане и с татуировками на руках. Странное место, подумал я и прошел к стойке бара, у которой два рафинированных молодых человека потягивали из бокалов мутно-зелёную жидкость. Перед ними лежала стопка книг, на верхней золотом по чёрному было вытеснено: «Артюр Рембо».
Одновременно со мной к стойке подошёл пожилой мужчина, хмурый и небритый, в волосах которого на затылке торчало небольшое перо – видимо, из подушки.
– Две рюмки «Москвы кабацкой», – прорычал он.
Бармен влез на небольшую стремянку и достал маленькую книгу с полки с буквой «Е». За стойкой стоял аппарат, внешне напоминающий микроволновую печь. Бармен вставил в него книгу, как видеокассету. Книга медленно вползла внутрь. На дисплее появилась какая-то надпись, и бармен нажал пару клавиш. Через пять секунд зажёгся зелёный огонёк. Бармен открыл дверцу и достал две рюмки с бесцветной жидкостью. Хмурый мужчина выпил обе рюмки залпом, расплатился и направился к выходу.
– Неудачник, – глядя на уходившего, заговорил со мной бармен. – Вот так почти каждый вечер он заказывает две рюмки водки и уходит, никогда не заходя в ресторан. Говорят, он потом напивается вдрызг. Его зовут Б. Когда-то он был известным писателем. Что закажешь?
Увидев моё замешательство, бармен незамедлительно пришел на помощь:
– Ты, я вижу, у нас впервые, парень, и для тебя всё здесь выглядит необычно, может быть даже странно. Наш администратор всё тебе объяснит. А пока разреши тебя, как новичка, угостить выпивкой за счёт заведения. Что предпочитаешь? Позволь, я угощу тебя рюмочкой старого доброго Бёрнса.
Он достал с полки ещё одну книгу, вставил её в аппарат и через некоторое время подал мне золотистую рюмку:
– Отличный шотландский виски.
Тем временем молодые люди опустошили свои бокалы и молча протянули бармену одну из своих книг. Он достал им из «микроволновки» зелёное пойло, почему-то презрительно их осмотрев, на что они не обратили никакого внимания.
Подошел улыбающийся упитанный администратор и предложил проследовать за ним, так что мне пришлось проглотить содержимое рюмки залпом. Мы вошли в зал ресторана. Половина столиков была занята, и я увидел несколько знакомых по газетным фотографиям лиц.
– Да–да, вся богема здесь! – словно читая мои мысли, сказал администратор. – И как вы видите, у нас в гостях и некоторые из представителей власти. Наша власть любит поэзию!
Он ухмыльнулся, посчитав, видимо, свою шутку удачной. Усадив меня за свободный столик, администратор заложил руки за спину, откашлялся и, словно собираясь читать лекцию, откинул голову немного назад.
– Как вы наверное уже поняли, в нашем ресторане нет кухни. Все готовит замечательный аппарат, превращая книги в превосходные блюда и напитки. Её создатель, уже покойный, немного сумасшедший физик – изобретатель, писатель и философ, был, кстати, и талантливым кулинаром. Однажды за бокалом вина он пытался объяснить мне устройство этого аппарата, но я очень далёк от всякой физики – химии, и единственное, что я понял – это то, что книги и пища являются, по большому счёту, одним и тем же. Просто нужно было это увидеть, говорил наш чудак. А когда он это увидел, то сделал–таки эту машину в два счёта!
Казалось, что администратор пытался убедить меня (а может быть и себя), что этот аппарат изобрёл он сам.
– Но простите, я слишком увлёкся. Вы наверняка голодны. Для начала позвольте порекомендовать вам что-нибудь из лёгких закусок – ну, например, рассказы Аркадия Аверченко. Это должно разогреть ваш аппетит. Затем что-нибудь мясное?
– Да, – согласился я.
– Смею предложить вам Стендаля.
– Хорошо, – увереннее подтвердил я.
– «Красное и чёрное»?
– Отлично.
– Что будете пить?
– А спиртное – это поэзия?
– В самую точку! – улыбнулся администратор.
– Тогда что-нибудь из Гумилёва.
– Как вам «Шатёр»?
– Мне больше нравится «Огненный столп».
– У вас превосходный вкус, молодой человек!
Администратор кивком подозвал официанта и передал мой заказ.
– Позвольте сесть рядом и поговорить?
– Пожалуйста.
– Спасибо. Вы наверняка удивляетесь тому, что этим божественным сплавом соединены, казалось бы, абсолютно несовместимые вещи, а именно кулинария и литература? Но подумайте сами, ведь у них действительно много общего, своими корнями глубоко уходящего в доисторические времена. Не случайно на заре всех цивилизаций самый первый художник на каменной стене своей пещеры символами и рисунками изображал именно процесс охоты и поедания убитого животного. Да–да, не смейтесь! Его рукою двигало чувство прекрасного, равно как и чувство голода.

Официант принёс потрясающие на вид блюда. На вкус они оказались не менее потрясающими.
– В приготовлении пищи, – продолжал администратор, – как и в искусстве, в литературе в частности, очень важен сам процесс творчества. Вот вы – писатель. Создавая свои произведения, вы берёте придуманный вами или реальный сюжет, мнёте его в руках, осматриваете со всех сторон, убираете всё лишнее. Затем вы начинаете его готовить. Процесс тяжел, но приятен. И вот, спустя некоторое время, ваш роман почти готов. Он ещё сыроват, читается трудно, в некоторых местах вы находите смысловые либо другие ошибки. Процесс их исправления доставляет вам невероятное наслаждение. Вы живете своим романом, дышите одним воздухом с его героями. Затем вы решаете, что в вашем произведении слишком мало… ну, допустим, юмора, и вы добавляете две – три щепотки чего-нибудь смешного. Наконец вы бросаете в роман то, что хочет от вас читатель, а читатель хочет специй, и вы перчите роман пикантными подробностями из жизни героев, чтобы он не выглядел слишком пресным. Вы – повар, вы можете по своему желанию добавить в свое произведение любой ингредиент. Это ваше право, вы автор. И когда уже все готово, вы переносите то, что написали, на чистую бумагу, то есть сервируете стол. Согласитесь, что кулинария и литература очень схожи. Но главное в их сходстве – это философия…
Я вопросительно поднял бровь, создавая некую видимость (скорее, иную разновидность) диалога.
– Надеюсь, вы не станете отрицать, что главную роль в мастерстве кулинара играет не умение вовремя бросить в котёл определённый продукт, а нечто другое… У меня есть знакомый повар, который в своём ресторане готовит блюда исключительно из несъедобных грибов, и у него почти никогда не бывает свободных мест. Как он это делает – никому не известно. Он как-то говорил мне, что эти грибы ядовиты только для тех, кто уверен в том, что они ядовиты. Если абстрагироваться от всего лишнего и вдуматься, то получится очень интересная философия. Хотите ещё чего-нибудь?
– Спасибо, я уже сыт.
– Увольте, молодой человек, в вашем возрасте можно съесть целого коня! Как насчет Альбера Камю?
Я вспомнил, что читал из Камю, и с удовольствием согласился:
– Пожалуй, съем «Постороннего».
Администратор щёлкнул пальцами, и официант умчался за блюдом.
– Скажите, Артюр Рембо…
– Малларме, Верлен, Рембо – это абсент.
– А «Война и мир» – наверняка какой-нибудь окорок?
– Целый поросёнок, и даже с яблоком во рту! Разрешите, я продолжу?
– Пожалуйста. – Я принялся за «Постороннего».
– Написав очень удачную вещь либо прочитав достойный восхищения роман, вы испытываете чувство удовлетворения, которое очень напоминает приятное чувство сытости от съеденного вами прекрасно приготовленного блюда. Разные блюда – разные книги, разное удовлетворение – разная сытость. Вы же не приходите в восторг от глупых и никчемных стихов? Так же вам не нравится и то, что иногда вы набиваете желудок чем попало. Я имею в виду всевозможные новомодные фастфуды. Даже не знаю, из каких книг можно их получить. Быть может, из женских любовных романов? Кстати, в нашем ресторане посетители с такими книгами не обслуживаются.
Насытившись, я почувствовал себя непринуждённо, словно обедал здесь каждый день. Администратор сделал особый знак официанту, и тот принес небольшую коробку.
– Сигару?
– С удовольствием.
Посетителей становилось всё больше.
– Видите вон ту группу студентов? – Администратор указал на них сигарой. – Постоянно приходят со своей литературой. Очень любят японскую кухню: Кобо Абэ, Акутагава, Мисима… А вот, справа от вас, толстый и рыхлый?
Я узнал известного писателя.
– Читает… простите, ест только русское. Патриот. Видите, сейчас доедает «Обломова», а затем ему подадут «Леди Макбет Мценского уезда». Его меню неизменно уже несколько лет – консерватор до мозга костей.
Администратор выпустил дым и с улыбкой сказал:
– Иногда у нас играют свадьбы. Представляете, нам приходится загружать в машину всю «Человеческую комедию!»
Неожиданно администратор произнес:
– Вы взяли с собой свою книгу?
У меня по спине пробежал неприятный холодок.
– Да, конечно, мне посоветовал Большой Ти.
– Не пугайтесь! У половины из пишущей братии нашего города книги невозможно есть, и лишь иногда попадаются блюда, достойные самых лучших ресторанов Европы.
Администратор почему-то смотрел на меня в упор.
– Я все-таки посоветовал бы вам съесть свою книгу. Критики критиками, а вы уж точно теперь будете знать, на что способны.
Я достал книгу и отдал её подошедшему официанту. Повисло напряженное молчание, мне даже показалось, что все посетители наблюдают за мной. Я чувствовал себя не в своей тарелке и был готов принять самое худшее.
В дальнем углу ресторана стояла другая машина, немного больше той, что была в баре. Официант вставил в неё книгу и достал блюдо. От волнения мне казалось, что он идёт, как в замедленной съёмке. Подойдя ко мне, он поставил тарелку на стол. Я с трудом опустил глаза.
В тарелке лежали два соленых огурца.
– Что ж, могло быть и хуже, – сказал администратор и тут же ушел, оставив меня один на один с моим уязвленным самолюбием.
Я проглотил слюну. Посетители сочувственно заработали вилками, ножами и палочками. Медленно, не отрывая взгляд от тарелки с огурцами, я встал, достал из кошелька деньги и положил их на край стола. Обернувшись, я стал медленно передвигаться к выходу. В голове крутилась фраза из Бальзака: «Все мы умираем непонятыми. Так утверждают женщины и писатели».
Я заметил, что бармен делает мне какие-то знаки, и остановился. Он подбежал ко мне, похлопал по плечу, и сказав: «Не расстраивайся, парень», сунул мне в руки бутылку «Цветов зла» Шарля Бодлера. Я спросил его:
– Слушай, а почему писатель Б. никогда не заходит в ресторан?
Бармен почесал затылок и ответил:
– В день открытия нашего ресторана он съел прославившую его ранее книгу.
(С) Migov
http://www.neogranka.com/forum/showthread.php?t=7260" onclick="window.open(this.href);return false;

Александра
Сообщения: 148
Зарегистрирован: 18 июн 2012, 14:59
Re: Авторская проза, рассказы, сказки

Сообщение Александра » 24 июн 2012, 03:20

Последний вагон


Прохорова виртуозно списывала. Ее взгляд украдкой скользил по тетради соседки, а лицо сохраняло невинное и равнодушное выражение. Над чистым лбом своенравно кудрявились пшеничные волосы. При взгляде на Прохорову воображению неизменно рисовались белеющие в синеве мятежные паруса, а губы начинали ловить соленый ветер и колкие солнечные брызги. Растрепанная прядь упала ей на щеку. Прохорова накрутила прядь на палец и сунула в рот, как ребенок - игрушку.
Светлана Ивановна с интересом вскинула на нее глаза.
Есть в народе такое выражение – высасывать из пальца.
Прохорова народной мудрости не подчинялась. Она высасывала знания из тугой потемневшей пряди.
«Сложная девочка», - отметила про себя Светлана Ивановна, наблюдая, как гуляют по лицу студентки разноцветные всполохи мыслей.
Неуверенно хрюкнул звонок.
Прохорова рванулась из тесного плена парты и пошла вперед – красиво пошла, с места, как хвостатая комета. Пролетая мимо Светланы Ивановны, сбросила на стол тетрадь. Наверное, вырываясь из душных стен университета, она не хотела обременять себя столь приземленными вещами.
- До свиданья, Слана Ванна! – донеслось из глубины коридора, и яркая комета исчезла за горизонтом.
Светлана Ивановна опустила глаза в распахнувшуюся от удара о стол тетрадь и улыбнулась уголками губ. На полях тетради было нарисовано кособокое солнышко с лучами-палочками.



По улицам шло золотое цунами. Деревья, желтые и радостные, купались ветвями в прощально-яркой голубизне осеннего неба. Ветер врезался в их кроны крепкими молодыми плечами и бросал под ноги прохожим танцующую листву.
Понемногу из мыслей Светланы Ивановны выветрился терпкий запах моря и бесшабашной молодости. Размышления заскользили в голове юркими водомерками, привычно рассудительные и четкие.
Ветер прижал к лацкану ее серого пиджака хрусткий резной листок. Он уже потерял цвет, но не потерял блеск, и был весь глянцевый, резной, словно восковой. Светлана Ивановна щелчком отправила его планировать к остывающей земле и подумала вслух:
- Да… Много будет у дворников работы.
Вдалеке застучал, припадая на сильную долю, трамвай.
Светлана Ивановна прибавила шагу, механически раскладывая по часам предстоящий вечер и привычные дела. Можно будет приготовить картошку «плевать-кипит», думала она, позволяя толпе занести себя в переполненный трамвай. Картошка «плевать-кипит» была фирменным блюдом ее соседки Вали. Валя, постоянно лохматая, как невыспавшийся разбойник, и многозначительная в своей недалекости, в приготовлении еды была рационализатором. Она резала в кастрюлю кубики картошки, кидала несколько кусков мяса и заливала все сметаной.
- А потом ставишь в духовку и – плевать-кипит! – радостно подытоживала она, и голос ее подрагивал как у первооткрывателя.
- …алуйста-а! – долетел откуда-то извне просящий голос.
Светлана Ивановна нехотя оторвалась от аппетитного видения картошки, покрытой золотистой корочкой. У дверей, спрессованная между двумя спинами-стенами, взывала к ней женщина неопределенного возраста. Из-под красной беретки озорно блестели глаза. Кожа вокруг них лучилась морщинками, но морщинки были особенные. Не от старости. Может быть, от смеха или от солнца.
Светлана Ивановна чуть вытянула шею, прислушиваясь.
- Подержите, пожалуйста-а! – распевая гласные, просила женщина.
Светлана Ивановна вопросительно посмотрела вверх. Женщина протягивала ей через головы что-то живое, пылающее, ярко-красное.
- Это астры… Они могут помяться! – женщина приподнялась на цыпочки и стала похожа на просящую собачку.
Астры трепетали как переходящее красное знамя. С побуревших стеблей сорвался на спину впереди стоящему пассажиру мутный шарик воды.
Светлана Ивановна поспешно перехватила букет. Из глаз женщины полыхнула и побежала по лучикам-морщинкам , как по проводам, солнечная благодарность.
В следующую секунду трамвай натужно вздохнул и зашевелился. Так, наверное, вздыхали бурлаки на Волге. А Репин шел мимо, впечатлился и увековечил их.
Драповые спины дрогнули и поволокли женщину наружу. Многоголосый людской поток, огрызаясь сумками и локтями, хлынул в раскрывшиеся створки дверей. Словно в замедленном кино Светлана Ивановна смотрела, как женщина напрасно пытается ухватиться за облезлые поручни. Ее сносило все дальше и дальше от двери, и беретик подпрыгивал в толпе, как ярко-красный мячик, брошенный на волны. Пронзительно воя от натуги, захлопнулась хищная раковина дверей. Женщина забарахталась, махая рукой, и уплыла из поля зрения.
Светлана Ивановна осталась стоять, держа высоко над головой осиротевший букет.
- Ну вот, вам и подарили цветы! – произнес кто-то сзади, и Светлана Ивановна, уловив в голосе улыбку, почувствовала себя ужасно глупо.
Она предпочла промолчать. Не хватало еще трамвайных знакомств.
- Могу поспорить, что таким оригинальным образом вам цветы еще никто и никогда не дарил, - не унимался голос.
Его мягкая ирония погладила Светлану Ивановну по щеке бархатной мягкой лапкой.
Светлана Ивановна недовольно отрезала, не поворачивая головы:
- Молодой человек, мне сорок лет.
- Ну и что? – удивился голос сзади. – Разве сорокалетним женщинам цветы не дарят?
Безупречная логика больно царапнула ее самолюбие. Ах вот, значит, как! Он еще и коготки выпускает!
Уперев в соседа локоть, она резко повернулась всем телом, ожидая столкнуться с нахальным слащавым взглядом. Астры в затекшей руке всколыхнулись и уронили на нос собеседнику листок, похожий на сломанную стрелку.
Увиденное совершенно сбило ее с толку. Перед ней стоял не соблазнительный красавец, покоряющий женщин одним взмахом жгуче-черных бровей. Это был и не среднестатистический гражданин, всю жизнь курсирующий по маршруту «работа-кухня-диван».
К ней обращался парень, который с легкостью подошел бы ей в сыновья. Сквозь стекла очков на нее с интеллигентной иронией смотрели смеющиеся серые глаза.
Ее визави было лет двадцать пять, не больше.
Повисла пауза. Она была похожа на клейкую лесную паутину.
Парень впитывал в себя ее удивленное лицо, скользил глазами, гладил взглядом каждую клеточку, каждую морщинку. Оглушенная, она не сопротивлялась.
- Ну вот, доктор, нам уже лучше! – удовлетворенно заключил он и снял с носа изогнутый листок.
- Что лучше? – очумело спросила она.
- У вас теперь осмысленное выражение лица! – поздравил ее парень.
Светлана Ивановна мысленно потрясла головой, пытаясь проснуться.
Мысленно сказала ему, холодно улыбнувшись: «Вы просто нахал, молодой человек!»
И произнесла вслух, капнув в голос ехидства:
- И что же, по-вашему, до этого у меня было бессмысленное выражение лица?
Парень не смутился.
- Нет, оно у вас было трамвайное, - и, заметив в ее глазах немой вопрос, охотно уточнил, - я имею в виду, что у вас было трамвайное выражение лица.
Светлана Ивановна с жалостью посмотрела на него и начала упорно пробиваться к выходу, размахивая астрами как флагом. Ей уже не хотелось иметь такого сумасшедшего сына. Люди участливо втягивали животы и прогибали спины, они были невольными свидетелями разговора и очень обиделись за свои лица.
- Оказывается, мы даже выходим на одной остановке. Забавное совпадение, правда?
«Господи!» - мысленно взвыла Светлана Ивановна, со злостью вспомнив Красный Беретик с ее распроклятыми астрами.
- Давайте прогуляемся вместе, - снова вторгся в ее размышления сумасшедший, - и тогда я смогу вам все объяснить.
- Оставьте меня в покое, молодой человек! – строго отчеканила она, и каждое слово падало камнем, выстраивая вокруг нее китайскую стену отчужденности.
- «…И упало каменное слово…» - со вздохом процитировал сумасшедший.
Получилось не к месту, но красиво.
- Ахматова имела в виду совершенно другое, - оскорблено заявила Светлана Ивановна.
- Как и я, впрочем, когда сказал, что у вас трамвайное выражение лица.
Сумасшедший пробился вперед, ласково оттеснил ее с подножки и встал на нижнюю ступеньку. Заглянул снизу в глаза, пытливо, как большая собака.
Светлана Ивановна прилежно рассматривала астры и чувствовала себя полной идиоткой.
По вагону снова пробежала дрожь нетерпения. Рывками расползлись двери, как края едва затянувшейся раны.
Сумасшедший ловко слетел на землю и протянул Светлане Ивановне руку. Люди сзади на мгновение смущенно замешкались, давая ей секундную возможность решить.
Светлана Ивановна вздернула подбородок и решительно вложила свои пальцы в его горячую приветливую руку. Сердце затопило нелепое ощущение, что ей помогает сойти ее собственный сын.
В небе плыли курчавые барашки облаков, и солнце подсвечивало их по краям ослепительно-белым.
Облегченно застучал по рельсам уходящий трамвай, по-прежнему хромая на сильную долю.

Проходя мимо зеркала, Светлана Ивановна невольно остановилась. Она вгляделась в полумрак стекла, и рука сама потянулась к выключателю. Лампы несколько секунд похрустывали, перебрасываясь вспышками, наконец загудели ровно, залив прихожую мертвенно-бледным светом.
Светлана Ивановна придирчиво наклонилась к своему отражению и разочарованно сказала ему:
- Да-а уж!
Отражение горестно вздохнуло и пожало плечами. Оно было не молодым и далеко не красивым.
Кто-то из писателей сравнивал красоту женщины с природой. Сначала она бывает луговая, а потом полевая. Отражение в зеркале обладало красотой картофельного поля глубокой осенью. В земле, медленно загнивая, томились забытые упругие клубни желаний и возможностей, а чахлая ботва снаружи уже была побита первым морозцем.
Светлана Ивановна с надеждой посмотрела в глаза отражению.
«Это все дневной свет, - прочитала она в глубине зрачков, - при нем все кажется серым и четким, даже твои морщинки».
«А Красный Беретик? Почему у нее морщинки были радостные?» - пожаловалась Светлана Ивановна.
«Тебе показалось, - несколько болезненно улыбнулось отражение, - это все Прохорова виновата. Она молодая, ей положено быть романтичной».
«А я состоявшаяся женщина, - мгновенно успокаиваясь, подхватила Светлана Ивановна, - возраст есть возраст».
«Да, ты права», - ответило отражение, и в глазах его мелькнула неуверенность.
Но Светлана Ивановна уже погасила свет и скрылась в недрах кухни, полностью захваченная образом картошки «плевать-кипит».
Ей было стыдно за свой детский порыв.
Когда в кухне запахло крахмалом и по воде расплылись меловые круги от начищенной картошки, перед глазами Светланы Ивановны вдруг возник растрепанный образ Вали.
- Я сегодня выплюхнулась из трамвая и чуть ногу себе не сломала! – неожиданно вспомнился ее голос.
Светлана Ивановна удивленно приподняла брови. Как Валя с ее глупой привычкой по-детски ломать язык и изобретать новые слова смогла так точно ухватить самую суть? Всю жизнь, изо дня в день, Светлана Ивановна выплюхивалась из трамвая, выплюхивалась под напором тупого пыхтящего стада.
А сегодня ей подал руку какой-то мальчишка, так похожий на ее несуществующего сына. И она впервые из трамвая вышла, вышагнула, словно королева. И теснившиеся в окнах люди с трамвайным выражением лица провожали ее глазами, немея от вопроса: мать и сын? нестандартная «сладкая парочка»?
Сумасшедший проводил ее до дома. Людей вокруг разносило по краям тротуара волной, какая бывает от идущего на полной скорости катера.
Женщины смотрели недружелюбно, плевались флюидами зависти.
Во взглядах мужчин скользила заинтересованность. Они примеривались, ставили себя на место сумасшедшего.
И тротуар проносил их мимо.
Сумасшедшего звали Антоном. Он размашисто шагал рядом и объяснял:
- Я давно заметил, что в трамвае у всех одинаковые лица: взгляд в пространство и губы сжаты. Здесь обычно запрещено улыбаться, если ты, конечно, не подросток, которому до фени негласные правила. Люди считают улыбающегося человека придурком. Вы, ведь, наверное, и сами замечали?
Светлана Ивановна снизошла до ответа, не поворачивая головы:
- Да, вы правы.
- Это все равно, что ехать со спущенными штанами, - популярно подытожил Антон.
«С такой интонацией разговаривают обычно с ребенком или тяжелобольным», - обиделась про себя Светлана Ивановна.
- Спасибо, я поняла! – еще раз напомнила она.
Внутри, как в разболтанной пивной бутылке, нарастало бурлящее раздражение. Она прибавила шагу.
Антон молча скользнул взглядом по ее решительно вздернутому подбородку и тоже пошел быстрее.
- Вы и на лифте со мной поедете? – ехидно спросила она, желая его смутить.
Антон остался спокойным и хладнокровным, как танк. Болванка ее ехидства бессильно звякнула по его стальной броне.
- А как же иначе? – и он надавил кнопку вызова.
Кто-то выжег кнопку по самой середине, и теперь она напоминала развороченный вулканический кратер.
- Когда я был маленьким, - тихо улыбнулся Антон, - мне казалось, что внутри кнопки – таинственная комната, и в ней горят свечи…
Он пожал плечами и легко вздохнул:
- А однажды кнопку прожгли, - и я увидел внутри всего лишь рыжую от пыли лампочку.
Но Светлана Ивановна не восприняла его слов. Ее вдруг окатило ледяной волной ужаса. Страшная догадка, как свет маяка, прежде гулявший по волнам, кольнула глаза ослепительной вспышкой. Он – маньяк!
Лифт приветливо распахнул створки. Светлана Ивановна пробралась по стенке и воинственно выставила перед собой портфель.
Я ударю его по голове, в лихорадочном напряжении соображала она. Главное – не дать ему нажать «Стоп».
- Вам какой этаж? – любезно осведомился Антон.
- Девятый, - сдавленно отозвалась Светлана Ивановна и ужаснулась тому расстоянию, которое отделяло ее от спасительной двери квартиры.
Лифт пошел вверх, на мгновение сдавив легкие.
Светлана Ивановна вросла спиной в холодную вибрирующую стенку и разглядывала потолок. Там губной помадой торжественно сообщалось, что Таня и Анютка любят Генку. На желтом с подпалинами плафоне категорично чернел ответ: «Ну и дуры!» Наверное, бедный Генка обиделся.
Антон не нападал. Он насмешливо посапывал в противоположном углу.
Когда Светлана Ивановна вышла из лифта, огромная напряженность спала с нее как луковая шелуха. И ей стало как-то спокойно, уютно и лениво. Она безбоязненно подошла к своей двери, сунула астры под мышку и зазвенела ключами. Под темечком вальяжно шевельнулась мысль о том, как удивится Антон, когда она захлопнет дверь перед его носом.
- Где мне можно вас найти, Света?..- приглушенно спросил он за ее спиной. И ей вдруг показалось, что в ее привычном с детства имени не просто пять букв, каждая была как жемчужинка, и Антон словно нанизал их на нить, создав чудесное ожерелье.
Светлана Ивановна резко выпрямилась и перестала ковырять ключом в замке. С трудом сглотнула ядреное чувство, подступившее к горлу.
- Ну вот что, малыш, - усмехнулась она и вручила ему астры. – Иди домой. У меня нет настроения шутить.
Она развернулась на каблуках и толкнула дверь. В память намертво впрессовались его удивленно-понимающие глаза и поникший букет, отливающий тускло-багровым.
Сквозь закрытую дверь она слышала два коротких щелчка – когда приехал лифт и когда Антон покорно спускался вниз. Потом все затихло.
Из всех углов поползло одиночество ее пустой квартиры и разметало ее по стене беспощадным тяжелым ударом.


- Светлана Ивановна, там вас спрашивают, - в дверь просунула голову веснушчатая студентка.
Лицо у нее было такое, словно ей нашептали на ухо тайну и попросили никому не рассказывать.
Светлана Ивановна торопливо поднялась из-за стола, на ходу одергивая блузку и гадая, кто же удостоил ее посещением в альма матер. Вчерашние события казались ей дурным сном, и она почти выздоровела от этого сна. Смыла утром холодной водой и остатки стерла белоснежным полотенцем.
В коридоре словно плыл по воздуху огромный букет роз. Покачиваясь с пятки на носок, за букетом нетерпеливо ждал Антон.
Светлана Ивановна резко остановилась, запнулась взглядом о его пальцы на колючих стеблях. В грудь словно плеснули скворчащий кипяток.
- Добрый день, Света! – снова волшебный жемчуг ее имени заставил вздрогнуть какую-то струну глубоко в сердце.
Светлана Ивановна подскочила к нему, больно вцепилась в рукав и зашептала:
- Как вы сюда попали, черт возьми? Зачем вы меня позорите?
- Но… - попробовал защититься Антон.
- Никаких НО! – отрезала она и испуганно покосилась на дверь кабинета. – Вы что – Конек-Горбунок?
- ?
- У меня за плечами сорок лет, - горячечно зашептала она, - со- рок! Вы слышите???
Антон приветливо и все еще не понимая приподнял уголки губ: да, слышит.
- А у вас нет трех котлов, с молоком и с кипятком! Так что Я! НЕ СМОГУ! В НИХ! ИСКУПАТЬСЯ! Ясно вам, наконец? – и она с обидой дернула его за рукав.
И тут он осторожно накрыл ее руку ладонью. Сердце ее неожиданно ухнуло куда-то вниз, гулко отдавшись в пятках. Душа, потеряв опору, стукнулась в стенки груди и рванулась наружу. Внутри стало холодно и томно, и в мгновение ока разлилось по этой пустоте забытое юношеское чувство страха и ожидания. Оно вошло чужаком, не спросясь, и отправилось гулять по венам острыми иголочками.
Светлана Ивановна с трудом обрела дар речи.
- Тьфу на вас, - примирительно выдохнула она.
Злость ее почему-то испарилась. Хотелось поднять руку и взлохматить Антону аккуратно зачесанные волосы. Хотелось, чтобы он засмеялся высоким детским смехом. Она высвободила свою ладонь и разрешила:
- Ладно, приходите сегодня в семь, посидим, поговорим.
Антон удовлетворенно кивнул, и Светлане Ивановне показалось, что он был заранее уверен в ее ответе. Это ее слегка покоробило. Она уже собралась пожалеть о своем решении, но Антон мягко взял ее безвольно опущенную руку и коснулся ее губами, трепетно, словно привыкая к коже.
Светлана Ивановна отрывисто вздохнула и услышала совсем рядом дразнящий мужской запах.
«Да уж, смех у него, пожалуй, будет не детским», - в странной отрешенности догадалась она.
Антон отодвинул свое лицо от ее руки, коротко кивнул и заторопился по лестнице.
«А впрочем, у меня еще будет время убедиться в этом», - додумала Светлана Ивановна.
Она поднесла руку к глазам, недоуменно посмотрела на нее и хмыкнула. Равнодушные стены коридора отозвались укоризненным вздохом.
Уже подходя к двери, Антон услышал жалующийся голос матери:
-…Да…Да…угу…вот они там махинации проворачивают, да… на наши деньги… а нам хоть в петлю лезь…
Мать сидела у телефона, обнимая трубку, как больного ребенка. Говорила она бесцветным голосом. Это был голос женщины, которая уже давно не представляет свое существование вне жизни сына, и забыла, что значит жить для себя.
Мурлыкая под нос что-то печально-блюзовое, Антон по очереди зацепил ботинки о порог и стянул их с ног, не развязывая шнурков.
Мать радостно моргнула и суетливо распрощалась с подругой.
Антон прямо в пальто прошел на кухню навстречу щекочущему ноздри мясному запаху. На сковороде исходили золотистым соком котлеты.
Антон отправил самую крутобокую в рот и радостно сообщил:
- Мам, я познакомифся ф женфиной!
- Опять?!
- Угу.
Мать тихо опустилась на табуретку и печально погладила глазами спину Антона, склоненную над плитой.
- Ты с ней спал? – задрожали уголки губ.
Антон помедлил с ответом, проглотил котлету:
- Да.
- Антон… - с горечью выдохнула мать.
- Ну что Антон? – он выволок на середину кухни табурет и сел к ней лицом. – Я двадцать пять лет как Антон. Пора бы привыкнуть.
- Сколько ей лет?
- Сорок, - нехотя ответил он.
По кухне расползлось и повисло в воздухе что-то тяжелое, неживое, дохнуло запахом мшистого болота. Антон зацепился побелевшими от напряжения пальцами за край табурета и закусил губу.
- Антон, - мать осторожно ступила на тонкий лед переговоров, - тебе ведь уже двадцать пять. Ты посмотри, - все твои друзья переженились.
В ее словах дрожали отголоски безудержной лавины из нежности, любви и страха, которая разрывала на части ее сердце.
- Ты не понимаешь, мама, - терпеливо возразил Антон, - она особенная. Другая. Нетронутая.
- Что-о?! – скривила губы мать. – В сорок-то лет нетронутая? Да на ней, поди, клеймо негде ставить!
- Заткнись! – взорвался Антон и, испугавшись своего окрика, умоляюще позвал: - ну не надо так… Ну не надо!
Мать отшатнулась и быстро-быстро захлопала веками.
В глубине глаз стремительно набухали и сливались к нижнему веку слезы. Мать осторожно повернулась к сыну, стараясь не расплескать эти две горькие чаши, но не увидела на его лице ожидаемого раскаяния.
Антон молчал и играл желваками.
С карниза ресниц круто бросилась вниз соленая горячая капля. Другая, третья, четвертая, - и лавина накрыла мать с головой.
- Я устала от твоих женщин! Я все жду, жду… когда ты остепенишься… Ы-и-и… Тебе детей заводить пора, а ты…
Слезы частой дробью разбивались о клеенку стола. Клеенка была разрисована веселыми цветами, слезы блестели как роса, опустившаяся на них.
Антон услышал, как поднимается из желудка к горлу раскаленный стержень гнева. Он проглотил режущее острие и сдавленно возразил:
- Мама, я уже достаточно взрослый, чтобы самому распоряжаться своими знакомствами.
Мать застыла, открыв рот и сфокусировав пустой взгляд прямо перед собой. Как узоры в калейдоскопе, пронеслись на ее лице гнев, обида, удивление, горечь и выплеснулись в отчаянное:
- Да ты-ы-ы…
- Что я? – повысил голос Антон.
- Да ты-ы-ы… Я на тебя всю жизнь положила!.. Все тебе, тебе… Последний кусок – Антошечке! Мне ведь ничего уже не надо, кроме гробовой доски!
Накатил новый вал рыданий.
- Вот будут у тебя дети, вспомнишь меня, неблагодарный! – истерично взвизгнула мать, полностью теряя контроль над собой.
Она хватала ртом воздух и напоминала рыбу, выброшенную из воды. Нос ее стремительно краснел.
«Ну и дура же ты!» - в тупом бессилии подумал Антон. Голове его стало жарко, и он почувствовал, что хочет одновременно двух вещей: выплюнуть назад съеденную котлету и что есть силы ударить мать прямо в не желающий закрываться рот.
- Да пошла тыыыыы… - глухо зарычал он, приподнимаясь.
Кулаки непроизвольно сжались и отразились в расширенных зрачках матери матовыми дрожащими пятнами.
Она с готовностью затихла, и Антон с ужасом прочитал в ее лице отблески мученической радости.
«Ну уж нет!» - криво усмехнулся он и рванул из кухни.
Пока он включал гитару, из-за закрытой двери непрерывно доносились сдавленные рыдания. Мать слонялась по коридору, бросаясь на стены, и заламывала руки, все больше и больше распаляясь во всепоглощающей жалости к себе. И хотя занавес уже был опущен, у нее еще долго не хватало сил оборвать этот глупый спектакль.

По окнам дробно стучал осенний дождь. Мать тихо поднялась с дивана и пошарила рукой на газетном столике. Будильник показывал час ночи. Несколько секунд она сидела без движения, и тень на подушке напомнила ей спящего мужчину, такого, каким он был четверть века назад, когда она, уходя на рассвете, погладила его холодными пальцами по щеке.
«Мне приходить на лекцию, Антон Петрович?» - прошептала она тогда. «Угу…» - пробормотал он, уже засыпая, поймал и вновь отпустил ее дрожащие пальцы. За окнами шелестел теплый майский дождь.
Она бросила институт в сентябре, потому что не хотела, чтобы за спиной ее назвали одиночкой.
Трогая стены рукой, женщина осторожно приоткрыла дверь в спальню сына. Он спал, широко раскинувшись на кровати. Склонившись над ним, женщина задела сорочкой струны невыключенной гитары, и гитара отозвалась легким прозрачным вздохом. Женщина подоткнула одеяло и погладила сына по щеке: «Тебя будить завтра, Антон?» «Угу…» - пробормотал он и поймал пальцами ее теплую шершавую руку.

(с) солнечная кошка
http://www.neogranka.com/forum/showthread.php?t=11654" onclick="window.open(this.href);return false;

Александра
Сообщения: 148
Зарегистрирован: 18 июн 2012, 14:59
Re: Авторская проза, рассказы, сказки

Сообщение Александра » 25 июн 2012, 02:04

Миша и Ребекка и небо в алмазах

Миша Зильберович шел по улице и вдыхал холодный воздух поздней осени. Ветер шелестел листвой, а новый липовый протез, заменявший левую ногу, издавал короткие «скрип-скрип». «Прямо как реминисценция Саши Соколова», - промелькнула мысль. Это было последнее, что он успел подумать, перед тем как поскользнулся на замерзшей луже и ударился головой о слегка присыпанный первым снежком темно-серый асфальт…
…Год назад, когда у Миши умерла жена, он запил. Сильно и психоделически. Глушил из граненых стаканов водку, закусывал маринованными кошерными корнишонами, слушал «Семь Сорок» и «Все идет по плану». Ночами, когда фиолетовая луна, казалась, заслоняла все небо, он смотрел на портрет Сары и понимал, что любит и хочет ее так же сильно, как и десять лет назад, когда они только познакомились. И тогда Миша стаскивал штаны и начинал заниматься самоудовлетворением. Но Сара смотрела с портрета укоризненно, как будто говорила:
- Миша. Миша, онанизм ведет к слабоумию и импотенции. Разве этим ты доставишь мне удовольствие, Миша?
Тогда он с тоской натягивал штаны и шептал:
- Сара, Сара, ведь ты же мертвая. Какая тебе разница, доставлю я тебе счастье или нет?
Но Сара снова грустно и пристально смотрела на него, и ему казалось, что ее губы, нежные и страстные, еще недавно и так уже давно, пыльным воздухом чертят слова:
- Миша, жизнь продолжается. Тебе же всего тридцать пять. Найди себе девушку. Она будет давать тебе по вечерам фаршированную рыбу и оральный секс. А если она не будет еврейкой, то не беда. В мире так много вкусных кушаний, кроме фаршированной рыбы. А качество орального секса зависит не от национальности, а от количества любви.
«Сара, Сара, - отвечал ей Миша, - Кому нужен тридцатипятилетний одноногий еврей». И он хватал свой протез и бросал его в стену. А тот падал на пол с глухим стуком. А сосед Василич кричал из соседней квартиры:
- Чтоб ты сдох, проклятый…
А потом, минут через пять, он стучал в стену и орал:
- Мишка. Не вернуть же Сару. Что ты убиваешься? Иди лучше ко мне. Накормлю тебя яичницей. Небось, давно горячего не ел?
А Миша сидел и ничего не слышал. Ему казалось, что Сара плачет и слезы текут по черно-белой фотографии, превращаясь в запоздалые цветы мертвой осени.
Сара замолкала и Миша плакал. А фиолетовая луна смеялась над ним в тучах до тех пор, пока не наступало утро. И тогда он засыпал и на вокзале садился в паровоз и все шло, как было, как надо, и он ехал к милой Саре, ждущей на вокзале. В 7.40 приходил этот паровоз. А когда Миша просыпался, то хватал бутылку водки и пил из горла. Потому что паровоз так и не приехал на вокзал.
И пил так Миша целый год. Пока не кончились накопленные деньги, пока не оказались распроданными все антикварные книги отца. И в один день. Прекрасный и осенний. Он пошел в скупку, продал свой импортный протез, купил на вырученные деньги бутылку и веревку и запрыгал на одной ноге к себе в квартиру. Он не смотрел на Сару. Он пил, плакал и цеплял веревку к вешалке в прихожей. Когда ты одноногий лилипут, то тебя выдержат большинство гвоздей в этом мире. Он приладил веревку, просунул голову в петлю и решил шагнуть вниз, чтобы встретиться с Сарой. Там. Вверху. Но тут дверь вышибла чья-то нога, и в комнату ввалился пьяный в стельку Василич, перепутавший квартиры. Заплетающимся языком он обругал Мишу, вытащил его из петли, схватил его под мышку и, чтобы не оставлять одного, побежал в магазин. Там он купил бутылку водки, доставил оба груза в квартиру и бросил их на диван. А потом он заставлял Мишу пить, совал ему на вилке куски горячей яичницы с салом и рассказывал о небе в алмазах, что он видел в далекой стране Мозамбик. А подружка Василича, глупая проститутка Тоня, плакала слушая эти рассказы. И Миша плакал. И сам Василич плакал. И небо в алмазах расстилалось на потолке грязной однокомнатной хрущевки. И Сара с улыбкой смотрела на всех.
А утром похмельный Василич смастерил Мише деревянный липовый протез. И Миша учился ходить на нем. А когда научился, то решил пойти к Саре на кладбище. Ведь встречи с любимыми желанны всегда. И место не имеет значения. И Сара улыбалась с портрета, как будто он приглашал ее на прогулку.
И вот Миша Зильберович шел по улице и вдыхал холодный воздух поздней осени. Ветер шелестел листвой, а новый липовый протез, заменявший левую ногу, издавал короткие «скрип-скрип». «Прямо как реминисценция Саши Соколова», - промелькнула мысль. Это было последнее, что он успел подумать, перед тем как поскользнулся на замерзшей луже и ударился головой о слегка присыпанный первым снежком темно-серый асфальт…
… Очнулся Миша рядом с витриной магазина. Он помнил только слово "реминисценция" и серое небо без границ. Больше он ничего не помнил. Рядом сидела небольшого роста женщина в грязном платье. Миша не знал, кто она, но видел, как женщина протягивала руку прохожим, и иногда, они бросали в картонную коробку монеты. Женщина посмотрела на Мишу.
- Вот ты очнулся. А то шел, упал, все перешагивали, а я вот подтащила. Свой же ты, нищий, да и карлик, вроде меня. Как тебя звать-то?
Миша задумался. Он ничего не помнил.
- Не знаю. Ничего не знаю.
Женщина затянулась «Примой».
- Да… Видать сильно ударился. А где живешь, тоже не помнишь?
Миша усиленно вспоминал. В голову лезло только слово "реминисценция".
- Нет, не помню.
- Тогда в подвале. Вон, какой грязный. Одежда старая. Ноги нет. У таких как мы нет квартир. Что же мне с тобой делать?
Миша ничего не отвечал.
- Давай знакомиться. Меня зовут Ребекка. Да ты не бойся. Я русская. Просто имя такое родители дали. А ты кто по национальности?
Миша схватился руками за голову, но ничего не приходило на ум.
- Я не знаю. Я ничего не знаю.
- Ну, это неважно. Это у богатых национальности, войны. Все делят нации, деньги. А нам-то, что делить. Ты хочешь что-то делить? У тебя есть что делить?
Миша подумал.
- Разве что протез.
- Нет. Протезы нельзя делить. У протезов нет национальности. Мы вот, сейчас пойдем отсюда. На водку я насобирала. А закуску найдем на кладбище. Там много ее.
Они встали и пошли. Протез скрипел, горб карлицы закрывали снежинки, прохожие смеялись над странной парочкой. А они шли по улицам – Карла Маркса, Ленина, Преображенской, Тупиковой, Заброшенной и скоро оказались на кладбище. Ребекка собирала кусочки хлеба, колбасы. Они сели на скамейке у одной из могилок и с портрета на них смотрела молодая женщина. Мише казалось ее лицо знакомым. Они помянули покойницу. «Видишь, она улыбается нам», - сказала Ребекка. Миша посмотрел и увидел милую улыбку. «Наверное, рада, что мы пришли. Может, ждала кого-то, а пришли мы. Значит, нас и ждала», - продолжила Ребекка. И Сара улыбалась с портрета. И снежинки таяли на горбе, на липовом протезе, растворялись в водке, холодили ее, грели душу…
Где –то далеко, в другой жизни, ржавая табличка на воротах кладбища, качнулась над землей и замерла. Дорога бесконечная открылась и повела. Ухнула сова. И серый асфальт ушел. Провалился в небыль. А под ногами открылась, засияла, изморозь цветная луговых цветов, колокольчиков, ромашек, придорожных снов…
«Пойдем», - сказала Ребекка. …И они пошли, держась за руки, влажные туманом, по замерзшим звонким дорогам, сырым разбитым проселкам, пыльным большакам около диковинных городов и сел – утонувшего волшебного Гледена, мерцающего и манящего золотыми куполами, кружевной Вологды, исчезающей в зовущем и бледном льняном огне, Рябинового Погоста с колдунами, предлагающими счастье вечное за душу мимолетную, Окраинной Бездны, с пропадающими и появляющимися церквями, войдя в которые, познаешь нечто и теряешь себя. Но они проходили мимо. Они шли и шли по земле. Вечные странники, одноногий лилипут Миша и русская девушка Ребекка, карлица с горбом. Осени мертвой цветы запоздалые.
©Матвей Крымов.
http://www.neogranka.com/forum/showthread.php?t=10065" onclick="window.open(this.href);return false;

Александра
Сообщения: 148
Зарегистрирован: 18 июн 2012, 14:59
Re: Авторская проза, рассказы, сказки

Сообщение Александра » 26 июн 2012, 02:48

Эффект линзы

- У тебя сегодня усталый вид.
- Я работал всю ночь и закончил только под утро.
- Что на этот раз?
- Я назвал это "Эффект линзы".
- Нечто фантастическое или очередная сказка?
- Не то и не другое. Скорее, легкое помешательство, неожиданный приступ которого настиг меня неожиданно.
- Прости, не понимаю.
- Вчера я встал еще до рассвета и вышел в сад. Последние два дня шел дождь, влагой было пропитано все вокруг: деревья, трава, земля, само низкое серое небо. Я сидел на крыльце в одной пижаме и слушал, как шелестит на ветру старая яблоня, что растет перед домом, время от времени роняя в мокрую траву крупные капли воды. Пришел от ворот дворовый пес и лег рядом, тяжело вздыхая, а вслед за ним и вернувшийся с ночного шабаша хозяйский кот. Мы поделили этот рассвет на троих, встречая его полном молчании и размышляя каждый о своем.
Бывают в жизни минуты, которые хочется растянуть на тысячелетия, рождение нового дня -одно из них. Неважно, как это происходит: ярко и стремительно, в считанные секунды превращая окружающий мир из блекло-невыразительного в наполненный яркими красками, или же вот так, как вчера - буднично и неторопливо, незаметно меняя темно-серые тона на чуть более светлые под шорох надоевшего дождя. Магия рассвета многообразна и неповторима, именно в этом ее прелесть.
- В такие моменты просыпается вдохновение?
- Черт его знает... Сдается мне, что такая штука, как вдохновение, вообще никогда не спит. Это мы порой берем отпуск от него, пресыщенные процессом творчества, как таковым, или опасаясь безумия насильно заставляем умолкнуть ту часть души, что отвечает за связь с высшими силами.
- Безумие? Мне всегда казалось, что творчество скорее рассудочно, строго мотивированно, а не ... не безрассудно.
- Возможно, что ты права. Без хорошо продуманного, изначально ориентированного на успех сюжета, любой творец рискует остаться незамеченным, а это губительно для таланта. Но я не об этом. В то утро, на краткое мгновение я вообразил себя существом, которому стало подвластно время. Представь себе хмурое небо, длящийся тысячелетие рассвет и мы, втроем сидящие на крыльце деревянного дома посреди леса. Где-то далеко загрохотала гроза, приближаясь к нашему дому, но я остановил ее легким усилием воли, навсегда приковав тучи на толстую прочную цепь. Нам было спокойно и уютно в очерченных мною пределах, я создал своего рода маленький шедевр, поместив себя в центр застывшего мирка и наслаждался этим мгновением длиною в Вечность.
- Словно муха в куске янтаря, - она улыбнулась.
- Я понимаю, что это выглядит ребячеством. Нынешний мир и так слишком серьезен, излишне практичен и временами откровенно жесток. А я все время мечтаю о мире, в котором улыбка на лице не скрывает истинных чувств в душе. Наверное, поэтому и пытаюсь подсознательно укрыться среди иллюзий.
- Ты говорил о безумии.
- Да,прости... В тот миг, когда остановилось время, из глубин памяти всплыла история жизни одного художника. Предоставив времени вокруг нас снова течь своим чередом, я предался неспешным воспоминаниям о когда-то прочитанном. Меня поразила странная закономерность, не замеченная ранее: удивительная мощь свозившая в произведении автора и чудовищная внутренняя сила самого героя.
- Это нормальное явление. Каждый автор вкладывает в своего героя частицу самого себя.
- Ты не поняла... Тут все было наоборот: огонь творчества, что бушевал в груди давно умершего художника, зажег пожар в душе пожелавшего написать его биографию. Интересное явление, подобное прохождению солнечного луча сквозь выпуклую линзу: если направить его на что-то подходящее, есть возможность вызвать пламя.
- Это пламя загорелось в тебе?
- Да, спустя много лет. Конечно, очень жаль, что это произошло так поздно, но слава Творцу, чудо все же свершилось! Я был безумен весь вчерашний день и всю ночь до рассвета, не было во Вселенной существа равного мне: я создавал миры и наделял неясных призраков плотью, подменив Создателя, пережил радость новых рождений и отчаяние сокрушительных неудач. Уставая, я черпал силы в безумии людей, породивших его во мне... Всего лишь сутки я творил вместе с безумцами, подарившими человечеству величайшие шедевры и открытия. Всего лишь сутки...
- Тебе понравилось быть Творцом?
- Нет... Впрочем, зачем лукавить - да, понравилось. Но вслед за этим пришло понимание иного: тот огонь был во мне с рождения, точнее сказать - все для того, что бы он вспыхнул, но не хватало самой малости.
- Какой?
- То, что имелось на тот момент в моей душе было сырым. Потребовались годы, чтобы собранное впрок вылежалось, подсохло и стало способно воспламениться. Но нужно было еще кое-что...
- Что же?
- Линза. Приспособление или существо, человек обладающие способностью вбирать солнечный свет и пропустив его сквозь себя, зажигать сфокусированным лучом чужие сердца. Вот если бы и мне удалось стать подобной линзой, история получила бы продолжение, вспыхнув с новой силой в ком-то еще! И тогда цепочка, тянущаяся возможно от самого Творца, гарантированно не прервется в ближайшем будущем...
- Подобный огонь способен выжечь душу до тла и вместо линзы останется кусок закопченного бутылочного стекла.
- Я знаю это, как никто иной. Но в том уютном, замершем вне времени утреннем этюде я заметил одну неправильность, перевешивающую в моих глазах все его прочие достоинства.
- Какую именно?
- Умиротворение, которым веяло от от него, являлось спокойствием склепа.

Некоторое время они шагали по аллее молча, наслаждаясь ароматами леса.
- Я отведу тебя в палату, к вечеру становится прохладно.
Куривший у крыльца мужчина приветствовал пожилую чету, возвратившуюся в клинику после прогулки.
- Доктор, мне бы хотелось с вами побеседовать перед отъездом.
- Всегда к вашим услугам, мадам.
- Буквально пару минут, я только отведу мужа в палату.
Препоручив супруга заботливым сиделкам и попрощавшись с ним, женщина с явным облегчением покинула стены клиники.
- Здесь прекрасный воздух, - выходя на улицу, произнесла она. - Совсем не тот, что в городе. Дышится легко и успокаивает нервы.
- В этих местах замечательно круглый год, - подтвердил доктор. - Надеюсь, вы уже заметили, как изменилось состояние вашего супруга?
- Да, я довольна произошедшей переменой, - кивнула она головой. - Он совершенно спокоен, никаких признаков прежнего безумия. Так, безобидные видения и фантазии.
- Пока он здесь, прошлое не повториться. Фантазии же не столь страшны, ибо с ними разум отдыхает.
- Но он снова работал, доктор.
- Если ваш супруг не будет творить, мадам, он умрет.
- Вы же предостерегали меня, утверждая, что работа вызовет очередной приступ и последующую за ним смерть.
- Трудиться так, как он делал это в городе, здесь ему никто не позволит. Час-полтора в день, не больше.
- Он сказал мне на прогулке, что работал всю ночь. Как бы мне хотелось вернуть все назад... Ведь он был вполне преуспевающим человеком, наша жизнь текла размеренно и спокойно, но вдруг...
- Так бывает, мадам, с каждым. Я прослежу, чтобы ночью он отдыхал.
- Нет, я все понимаю: процесс творчества можно превратить в хобби, развлекая друзей по субботам, но безжалостно сжигать разум сутками, неделями, месяцами в многочисленных попытках отыскать среди образов и слов нечто, видимое и понятное только ему одному? За последние годы он потерял все, что имел, не приобретя ничего взамен, кроме невесть откуда взявшейся одержимости!
- Успокойтесь, мадам. У меня достаточно опыта, чтобы вернуть вам супруга через некоторое время совершенно здоровым человеком. Сегодня, кстати, я дежурю в клинике, и нам с ним предстоит вечером очередной сеанс психотерапии. Уверяю вас, что очень скоро безумец превратиться в прежнего благополучного отца семейства, а навязчивые фантазии и прочий вздор покинут его мозг навсегда.
- Очень надеюсь на это, доктор. Всего вам доброго, мне необходимо поторопиться, дабы не опоздать на вечерний поезд.
- Всего доброго, мадам.

Уже не первый раз они занимали привычную позицию в кабинете: доктор садился за стол, спиной к окну выходящему в сад, больной устраивался в кресле напротив, вытянув ноги и скрестив руки на груди.
- Как вы себя чувствуете? - задал доктор традиционно открывающий их ежедневную беседу вопрос.
- Гораздо лучше, - наслаждаясь разворачивающейся картиной заката за спиной собеседника, ответил пациент. - Мне бы хотелось с завтрашнего дня иметь возможность работать побольше, чем это дозволено сейчас.
- Мне кажется, что вы еще недостаточно окрепли для этого.
- Чепуха, - спокойно перебил его больной. - Я почти здоров и лучшим лекарством для меня является работа.
- Позвольте уж в стенах данного заведения решать мне, что является лекарством для вас, а что нет. Кстати, я давно хотел поговорить с вами о вашей работе...
- Ради Бога.
- Насколько я знаю, - начал доктор. - Ваши произведения не пользуются спросом у обывателей. Их считают примитивными, неинтересными, лишенными той искры, которая выдает в создателе наличие истинного таланта.
- Возможно.
- Так если смысл, - не обращая внимания на отстраненный взгляд пациента, гнул свою линию доктор, - продолжать бесполезное занятие?
- Я не считаю какое-либо занятие бесполезным, только потому, что оно не приносит дохода.
- Но вы были вполне обеспеченным человеком до того, как решили заняться творчеством! Ваши знакомые за эти годы ушли далеко вперед, обретя приличный достаток и став весьма уважаемыми в обществе людьми.
- Они, как и я, упорно работали каждый день, а потому в полной мере заслужили все то, что имеют сейчас. Плоды их трудов действительно востребованы и хорошо оплачиваются, в отличии от моих, но дело здесь лишь в том, что я не достиг еще необходимого уровня мастерства в своем ремесле. Только несколько лет настойчивого труда отделяют меня от подобного успеха.
- ... или от очередного приступа безумия, и как следствия - возможной смерти. Вы забываете, что работая с таким упорством, балансируете на самом краю, за которым нет ничего.
- ... кроме Вечности, - спокойно закончил больной. - Доктор, наш разговор бесполезен: я зашел так далеко, что нет смысла поворачивать назад. Не имея возможности творить, я умру гораздо быстрее, чем в первом случае, и вы это прекрасно знаете.
- Знаю и пытаюсь найти приемлемое решение.
- Лучше взгляните на закат, что горит за окном. Какие чувства, эмоции он пробуждает в вашей душе?
Доктор равнодушно оглянулся, всматриваясь.
- Довольно красиво, - пожав плечами, произнёс он. - И судя по цвету неба, завтра должно быть также тепло, как и сегодня.
- Будь на вашем месте поэт, док, он бы оперировал иными понятиями, чем просто "красиво", сложив в одночасье нечто эфемерное и неуловимо-прекрасное. Писатель поведал бы о том, что вы проглядели сейчас, возможно, самое важное в своей жизни, слишком рано отвернувшись от окна. Музыкант и художник нашли бы свои пути выразить восторг пред этим умопомрачительным явлением природы, а вы же лишь сделали вывод - "Завтра будет тепло". Вы слепец, док.
- Ну, знаете! Для того, чтобы созидать, необходимо наличие соответствующего настроения, приступ вдохновения, в конце концов...
- Закат, что вы наблюдаете сейчас за окном, и есть то самое пресловутое вдохновение. Вы слепец, доктор, но этот недостаток легко устранить, если хоть раз в жизни взять в руки карандаш или кисть.
Во взоре больного сверкнул багровый отблеск, доктор непроизвольно поежился, не в силах оторвать взгляд от загадочно мерцавших в полумраке комнаты глаз пациента.
- Однажды открыв для себя многообразие синонимов слова "красиво", вы никогда больше не захотите вернуться в пресный мир штампованных фраз и черно-белого восприятия.
- Хорошо, хорошо, - с трудом преодолевая внезапное оцепенение, поднялся из-за стола врач. - На сегодня вполне достаточно. Идите к себе и хорошенько отдохните.
- Главное, док, -произнёс напоследок, остановившись у двери больной. - Это внутренняя неудовлетворенность. Создав что-то, не радуйтесь, а говорите себе: "Это лишь очередная ступенька к вершине - и не более!"
- И где находится эта пресловутая вершина? - дернув уголком рта, поинтересовался несколько язвительно доктор.
- Вы сами все узнаете, если вам будет суждено дойти.
Пациент давно покинул стены кабинета, догорел и погас закат вдали, уступая место неслышно подкравшейся ночи, а доктор все стоял перед открытым окном, слушая таинственные шорохи, рождающиеся в темноте парка.
- Подумаешь, слепец... -размышляя о чем-то своем, мрачно пробормотал он, отступая наконец от подоконника.
Выдвинув один за другим ящики стола, пошарил рукою, извлекая под свет чистый лист бумаги и карандаш. Что-то нервно выстучал пальцами по столешнице и углубился в работу.
Пришедшая рано утром уборщица застала его в скверном расположении духа, с воспаленными от бессонной ночи глазами и весьма недовольного собой. Пробурчав в ответ на приветствие нечто неразборчивое, врач быстро покинул кабинет, оставив женщину удивленно разглядывать разбросанные повсюду скомканные листы бумаги. Нагнувшись, она подняла один и развернув, в недоумении прочитала единственное написанное на нем слово: "Закат..."

©Рикки Ли
http://www.neogranka.com/forum/showthread.php?t=928" onclick="window.open(this.href);return false;

Александра
Сообщения: 148
Зарегистрирован: 18 июн 2012, 14:59
Re: Авторская проза, рассказы, сказки

Сообщение Александра » 27 июн 2012, 02:59

всё о ней же

С самых малых лет я удивлялась людям, сумевшим встретить вторую половинку. С открытым ртом наблюдала за тем, как ведут себя влюблённые, и лишь совсем недавно поняла, что любовь и влюблённость пусть и синонимичные понятия, но всё же отличные друг от друга. Я мечтала о дне, когда смогу влюбиться, так чтоб сойти с ума. Нежалко погубить себя ради такого безумия, отдаться чувству, поддавшись забытью. Внешне я никогда не выделялась из однородной массы окружающих, но энергия, скрытая внутри моего девичьего хрупкого сердечка, не давала покоя. Моим мечтам и фантазиям не было предела. Меня окружают самые достойные люди этого мира. Многие из них уже напрямую встречались с волшебным чувством любви, а я по течению 14 лет так и не подумала о ком-то, кто бы мог заставить моё сердце биться в бешеном ритме лишь одним своим присутствием. И вот, свершилось! Я обезбашенно влюбляюсь в лучшего друга. Всё бы то замечательно, но в его планы встречаться со мной, как оказалось, не входило.

Разочарование имело разрушительную силу. Я прошла через большие перемены: потеряла лучшего друга(любимого), вместе с ним подругу, которая давно строила ему глазки, нашла новых друзей, попала в чужую компанию. Меня всё устраивало, ведь в принципе-то, отсеялись только те, кому попросту не нужна, к счастью, таких было мало. Самые верные рядом. И это большое счастье, любить и быть любимой близкими тебе людьми.

Прошло немного времени, и я получила, чего так хотела. Бывший лучший друг стал парнем. Счастливая идиллия длилась недолго, от ссоры до ссоры, которые я терпела около двух лет. Оказалось, что моему терпению есть предел, и любить – это настоящий и мучительно тяжёлый труд. Я приняла решение покончить с этой связью раз и навсегда (эта мысль часто приходила в мою голову, но воплотить её в реальность всё отчего-то не выходило). Это было сложно, и возможно, ничего бы не вышло, если бы не Он… Владислав был самым неожиданным подарком моей жизни. Высокий, мужественный, сильный, понимающий, умный… Разница в возрасте на пять лет не стала для нас препятствием, даже наоборот. На его фоне я выглядела маленькой, беззащитной девочкой (дюймовочкой, как называл меня сам Влад). И мне нравилось это ощущение маленькой девочки, ведь рядом со мной был такой мужчина. Я впервые чувствовала себя чьей-то половинкой. Это было невероятным счастьем. Каждое его прикосновенье пробуждало во мне волну муражек по всему телу, и воздуха не хватало. Его забота не имела предела, казалось, что он никогда не устанет носить меня на руках, будь наш путь горой Эверест или обрывистым оврагом. Расстояние было единственным нашим серьёзным препятствием, затем оно обрело статус злейшего врага. Дорога забрала у меня Его, забрала у Него жизнь. После того, как Влад ушёл с земли, я превратилась в нечто ужасное: размазня, нытик, ничтожное и беспомощное создание. Близкие тряслись надо мной как над яйцом Фаберже. Мне никогда так не было стыдно за собственную слабость. Признаться, я его ждала. Как самый наивный ребёнок, который верит, что любимые не умирают, они лишь ненадолго уезжают в неизвестную страну, дорога в которую - всемирная тайна.

С той поры прошло три года, а я надеюсь, что Он ещё появится в моей жизни. Сестра сотни раз повторяла мне – «Он не вернётся, он мёртв», тогда я начинала кричать на неё, как ненормальная, - « Не говори так, не называй его мёртвым, хотя бы из уважения ко мне!». Меня выводили из себя разговоры на тему - «Надя, ты не можешь быть вечно одна», и всегда моими ответными словами были – «Я не одна, у меня есть вы». Сейчас я по-прежнему жду встречу со своей половинкой, придерживаясь той теории, что если найдётся кто-то, кто заставит меня любить, то я не буду сопротивляться чувству, думая о том, что этим предаю Влада. Верю, что всё у меня будет хорошо, ведь по-другому и быть не может.

AlisaFoks
http://litcult.ru/debut/401" onclick="window.open(this.href);return false;

Александра
Сообщения: 148
Зарегистрирован: 18 июн 2012, 14:59
Re: Авторская проза, рассказы, сказки

Сообщение Александра » 27 июн 2012, 03:03

Ловцы ветра над вашей шляпой

Я иду по жизни, как пропитанный влагой дождливый день, застилая туманом следы и заставляя прохожих пристально вглядываться в проступивший сквозь сумерки силуэт. Надо мною – огромный зонт, что надежно прячет от любимых и нелюбимых, родных и близких, великих и малых… Я бегу от «малых сих», ловя парусом мглистый ветер, с наслаждением пью аромат дождя и сижу в кофейнях на незнакомых набережных, слушая глухой шум воды и гудки пароходов, уходящих в странствия.
Я знаю все обо всех. И даже о вас, представьте. Вижу - и заворачиваюсь плотнее в туман, укутываю плечи, закрываю лицо. Впрочем, напрасный труд - вы не увидите меня, вы заняты сотней своих проблем и миллионом желаний. Подсознательно мы всё друг о друге знаем. Скажу больше, все мы абсолютно свободны.
Представляю себе саркастические улыбки. Вы не верите – я бы не поверила тоже, но теперь, находясь под синим куполом зонта, где тишина полнится плеском и криками чаек, я поняла это и стала делать то, что хочу – только то, что хочу. Оказалось, можно пойти на улицу, не вставая с дивана, прыгнуть с тротуара на крышу, войти к кому-нибудь в душу, словно к себе домой... Глупости, все это мелочи. Можно смешать белую ночь с бесконечной печалью, искреннюю любовь с холодным безумием, сыграть на чертовой дудке «Воздушную кукурузу» и посмотреть, как спляшут ее придуманные тобой послушные человечки...
Теперь, конечно, не выяснишь, как это все началось. Откуда они появились – эти двое, без которых я уже не могу представить собственной жизни. Нет, а что вы хотели? Постоянное мельтешение, порхание, броски туда-сюда… Голова кругом. Организм начинает адаптироваться к любой патологии, пусть не сразу, пусть через год. Пусть через пять, десять, пятнадцать – но в итоге сливаешься со своим сумасшествием и начинаешь порхать над собственной шляпой, размахивая сачком и стремясь наловить побольше ветра, чтоб потом залезть на высшую ступень своего пьедестала. Это они придумали – соревноваться. Нас трое – и мест на пьедестале три, никому не обидно, полная гармония в отношениях, зато соблюдается некоторое соответствие нормальности, внешняя похожесть на ту, вечно обиженную половину бытия, именуемую реальной жизнью. Так хоть подобие стимула появилось, а то Матиас и Матильда начали беспокоиться, что ловля ветра без всякой на то причины может показаться кому-нибудь неподобающим делом.
Не имею понятия, почему они вдруг заподозрили, что могут быть кем-то замечены, кроме таких же двинутых. Ну, допустим, увидит кто-нибудь, что над шляпой соседа летают двое с сачками – так отчего не принять их за натуралистов? Тем более, что вид у них самый что ни на есть натуральный: Матиас в серебристом домино, а Матильда – в мерцающем агатовом плаще и венецианской маске-бауте.
Ну да ладно, это все мелочи. Я лучше о ловле ветра вам расскажу. Да я уверена, что вы и сами знаете…
Представьте, что выходите утром в туман. И видите, как вокруг вас волнуется море трав – тянут тонкие ручки, гибкими стеблями несутся следом за ветром, рвутся ввысь, хотят полететь в потоке странствующей прохлады, напиться, надышаться на всю оставшуюся жизнь… Разве не так? Мы – трава на ветру, нам хочется волнения, неба, вечного кружения, вихря… Нам хочется полной жизни и счастья, творчества и полета... Это так просто. Вот мы и носимся вечно за каждым сквозняком со своими сачками. Одни немножко поймают и несут в свои норы, держат там ветер в заткнутых пробками бутылях и мензурках, в стеклянных закатанных банках – вместе с соленьями и маринадами. Другие охотятся за ураганами, третьи лезут в чертово пекло, туда, где водятся цунами и торнадо… Самые дикие экстремалы специально дырявят свои сачки, чтобы гоняться за иллюзией, что утекает сквозь пальцы, зовет и обманывает, мерещится и тает вдали…
Что же… Когда над вашей шляпой вы замечаете парочку таких экстремалов, то пиши пропало. Это значит, вы крепко вляпались, и исхода не будет. Скоро вы присоединитесь к ним, начнете вместе кружить, взмывая и падая, а реальная жизнь будет уходить все дальше, чтобы под конец сделать вам ручкой и оставить в самый неподходящий момент наедине с мосье Альцгеймером. Или с мосье Блейлером, можете выбрать, кто больше понравится.

* * *

В то утро Матильда и Матиас разорались, едва рассвело. Тем, что их так возбудило, я, разумеется, не интересовалась, поскольку из-за воплей поднялась с постели в ярости и варила кофе в угрюмом молчании. Ноутбук нервно и криво улыбался, вместо того чтобы разрядить обстановку. Мне хотелось уйти туда, на остров, который глядел из глубины экрана, с поставленных недавно обоев. Первые вылазки я уже делала, но получалось поваляться на песке лишь часок-другой: то муж возвращался с работы, то горела на плите обнаглевшая курица – короче говоря, остров оставался пока грустным и необжитым, словно был не из мира возможностей, а из суровой и скудной реальности. Той самой, обиженной на всех и вся. Как бы называть ее, чтоб не путаться? А, знаю! Там, куда я хожу развлекаться через свой ноут – в ночном писательском кафе - есть такая категория литературы: «Просто о жизни». Вот так вот просто. О жизни. О чем оно там выходит на самом деле – еще вопрос, но не суть важно. Так и буду именовать эту пресную сторону бытия: «просто жизнь». Только то, что есть, без вариантов. Иногда меня охватывает ужас – а что, если бы существовала только эта самая «просто жизнь»? И нельзя было бы ни покачаться в потоке ветра, ни войти в картину на стене, ни заснуть в морской раковине, слушая мерный бег волн? Думаю, местная Канатчикова дача дождалась бы меня значительно раньше, чем это на самом деле произойдет. Пока лишь кивает и подмигивает издали своими зарешеченными окошками, делая вид, что красные кирпичные домики – комфортнейшее место для таких, как мы. С Матильдой и Матиасом. Мои сурки со мною.

Музыка: Чардаш
[Ссылки могут видеть только зарегистрированные пользователи. ]

Итак, Матильда и Матиас не на шутку разорались. Что, как выяснилось, предвещало беду. Хотя сначала беда прикинулась крупной удачей.
«Ваш роман одобрен главным редактором и принят к публикации в журнале в следующем году…», - мне показалось, что я ослышалась, хотя электронное письмо не думало разговаривать вслух.
-Ну вот, - тотчас завопил с того света мой пра-пра-прадед, - наконец-то очнулись, придурки!
Родственник не отличался терпимостью, наверное, потому, что был довольно известным для своего времени второстепенным писателем и, вроде бы, даже дружил с Горьким. А вероятнее, что не дружил, потому что дружить с ним самим смог бы, разве что, сумасшедший, а Горький, при всех своих недостатках, кажется, душевнобольным не был.
-Проснулись, паразиты, - разорялся пра-пра-прадедушка, - не прошло и полгода! Теперь еще полтора года в портфеле промаринуют…
Наступила очередь его правнучки и моей бабушки.
-Надо было учиться играть, как следует, и поступать в оркестр! Или тапером! Я всегда говорила, что фортепиано – это кусок хлеба. А еще лучше – баян. Была бы сейчас затейником, если ни на что больше не годишься…
-Почему это не годится? – возмутился Дмитрий Иванович. Или Ильич – никак не могу запомнить, как зовут дорогого пра-пра-пра-пра… черт его дери… пра-пра-пра-прадедулю. – По-вашему, лабухи, писатель – барахло?
Баба Надя, по всей видимости, это самое и подразумевавшая, ответила бравурным фортепианным аккордом.
-Кого-то из дому выгнали за то, что связалась с актеришкой, - сказал в пространство Дмитрий Иванович, имея в виду бабушкину мать Елизавету, до сих пор благоразумно помалкивавшую. – Лишили наследства, дома… Шикарный особняк в самом центре! Ээээххх…
-Нужно-то мне это гестапо, - тотчас откликнулась из пространства бабулина мамуля.
-Дура Лизка! – всердцах сказал друг Горького. – Ты б его все равно не получила из-за той сраной революции. Так что НКВД там теперь или чего другое, уже не важно.
-Не больно-то и хотелось, - гнула свое прабабушка, - а теперь, когда его так опоганили…
-Молчать! – цыкнул Дмитрий Ильич. – Сказано, у вас сегодня радость. Моя… ты мне кем приходишься? – спросил он, но, видя, что я задумалась, продолжил, - моя наследница получила приглашение публиковаться в журнале!
-Ураааа! – гаркнули родственнички, уже пробуя струны и клавиши. Что за этим последует, было ясно, как божий день: большая часть дедов, бабок, прабабок и прадедов играла на разнообразных инструментах и готова была в любой момент грянуть соответствующее или не соответствующее моменту музыкальное произведение. Моя семья до седьмого колена представляла собой огромную оркестровую яму, где пробовали свои дудки веселые музыканты – эти слуги дьявола, банда головорезов, вооруженная вместо кастетов и заточек смычками и медиаторами. Заводилой, главарем банды был, несомненно, прадед – тот самый «актеришка». Он размахивал перед носом у остальных длинной и прочной палкой и, когда входил в раж, выглядел угрожающе, как Карабас. Казалось, что дирижерская эта палка, мельтешившая все быстрее, вот-вот дотянется до чьей-нибудь лысины и побежит-побежит от нее по втянутым в плечи головам оркестрантов, как по клавишам ксилофона: «Дин-дон, дин-дин-доннн!..»
Только представьте себе исполняемый ими «Чардаш»… Он падает на вас неожиданно, словно какая-нибудь дрянь, пристроенная над дверью учительской, - и вы пускаетесь подпрыгивать и приплясывать, стараясь отряхнуться. Вся жизнь моей семьи была сплошной свистопляской. И все, все играли на чертовых дудках. Или дьявольских скрипках, что впрочем, ничем не лучше.
При виде столпившихся на небесах родственников даже Матиас и Матильда ненадолго стушевались. Но стоило мне надеть шляпу, чтобы идти в издательство, как они ринулись следом со своими сачками и принялись успокаивать мои расшалившиеся нервы привычным жужжанием и свистящими взмахами драных орудий.
На улице было чудесно. Солнце нежно трогало крыши, гладило их, как ласковых кошек, румянило облака. Ветер стих, и Матиас с Матильдой пристроились на полях моей шляпы, положив на колени сачки.
Подойдя к заветному кабинету главного редактора, я вдруг услышала стук каблучков и успела посторониться, чтобы не получить удар по лбу, ибо навстречу вылетела молоденькая девушка, по всей видимости, секретарша, и побежала на пятачок в конец коридора, где была курилка с пепельницами. Нервно затянувшись, она достала телефон и прорыдала в него:
-Нет, ты прикинь, наша стерва совершенно спятила! Не видела более мерзкой твари!
После такого многообещающего начала я решила чуть повременить, тем более, что пришла минут на десять раньше, чем было назначено, и двинулась вслед за девицей.
-Сегодня с утра потребовала разыскать все произведения этой… ну, как ее… не запомнила еще. Найдет себе фаворита, а с нас три шкуры дерет. Теперь вот эту, да как же ее… Нет, я ничего не говорю, вкус у нее отменный, она этих прозаиков нутром чует… Но вся редакция на ушах. Ни отпроситься, ни сбежать пораньше… Все ее… эту… читают, редактируют… К десяти пригласили на аудиенцию. Так что я сегодня – пас. Без меня идите, обязательно загрузит: кофе и все такое… Она их своими детьми зовет, прикинь, Светка, чадами неразумными. Мамуля.
Вытянув из пачки сигарету, я тоже закурила. Так, только этого мне не хватало. Из грязи – в князи. Вернее, в дети к какой-то мамуле. В стадо заблудших овец к мудрому пастырю. Ничего хуже нельзя было придумать.
Мне захотелось развернуться и уйти, но я вспомнила выражение лица пра-пра-прадедушки Дмитрия Ивановича. Или Ильича. И осталась. Матиас и Матильда подавленно молчали.

* * *

Все оказалось гораздо хуже, чем можно было предположить. Мамуля – а я как-то сразу стала называть ее про себя мамулей, покорно признав внутреннее старшинство – выглядела на тридцать пять, дело знала на сорок, готова была опекать и исповедовать на все шестьдесят…
Я знаю художника, которого, безусловно, заинтересовала бы ее внешность - он рисовал худосочных кошек с горящими человечьими глазами, полными самых разнообразных чувств, от бушующих страстей до деликатной платонической любви. Мамуля обладала пронзительным и пристрастным взглядом, она смотрела вам прямо – о, нет, не в душу! – скорее, в мозжечок, просвечивая насквозь ваши малочисленные извилины, как леденящий рентгеновский аппарат - корявые кости скелета.
Вот тогда, идя домой с памятной первой встречи, сразу бросившей мостки в будущее, по крайней мере, на пару лет вперед, я и сперла из витрины какого-то бутика свой замечательный синий зонт. Просто зашла сквозь стекло и потихоньку вышла с зонтом, рассеянно извинившись перед манекеном. Господи, господи, скольких тягостных минут мне удалось потом избежать, владея этим сокровищем!
С этого дня началась история наших взаимоотношений с мамулей, и каждая новая встреча становилась шагом на пути к моему окончательному выбору. Можно подумать, в моей жизни мало было взаимоотношений! Ну, допустим, к тому моменту осталось уже немного: Одни и Вторые, но они опустошали меня так, что другой, не имевший внутри генератора любви, уже свалился бы замертво, я же, оснащенная свыше каким-то неиссякаемым источником, все разрывалась между страстью и жалостью, семьей и ее противоположностью – словом, металась, как глупая Анна Каренина, способная привести дело лишь к неизбежной погибели всех фигурантов. Мне казалось, что я делаю выбор в пространстве вариантов, а между тем, воз был и ныне там, все оставались при своих козырях и ни на шаг не выходили из жесткого круга, именуемого «просто жизнью».
И тогда я решила делать, наконец, то, что хочу, покинув эту Бастилию, и незаметно для окружающих, начала свое долгое переселение, поначалу более напоминавшее странствие, в конце которого еще маячило возвращение домой - переселение из так называемой «просто жизни» в мир, полный ловли ветра и основанный на теории невероятности…
Моя жизнь всегда напоминала путешествие, потому что любой предмет, оказавшийся под рукой, обязательно имел свойства портала и куда-нибудь выводил, приглашая сделаться безбилетным пассажиром, а порой – капитаном очередной утлой лодчонки, что гуляла в бурном море сама по себе. Особенно опасны были настенные календари. Меня вечно тянуло приобрести календарь с парусниками, и, боже, где я только ни была с веселыми матросами, упиравшимися ногами в борта и управлявшими этими суденышками, почти лежа в воде, держась за натянутые, словно мои нервы, канаты…
Да-да-да, Матиас и Матильда явились уже потом, а сначала я вела беспорядочную жизнь и вступала в случайные ментальные связи с серфингистами, дайверами и темнокожими туземцами, которые манили с лощеных страниц, укрощая парусники или прохаживаясь на фоне подозрительных бунгало.
Мир австралийских животных был так же детально изучен и прочувствован. Я хорошо знала вкус эвкалиптовых листьев и любила состояние легкого оцепенения, когда замираешь на ветке, уставившись в одну точку, продолжая лишь медленно, медитативно жевать. Это было хорошим лекарством, но требовало времени, поэтому я старалась не покупать календарей с коалами. Пожалуй, больше меня привлекали странствующие собаки…
Чувствуя себя поочередно бегущей собакой, скользящим среди кораллов дайвером, ловцом ветра в грозовом небе, я и других воспринимала в полифоническом звучании. Меня совершенно перестала интересовать чья-то частная жизнь – она не давала ни малейшего представления о человеке, который никогда не был для меня тем, что он делал, скорее – тем, чего не делал…

* * *

Тем шикарнее развивались наши отношения с мамулей, которая воспринимала «просто жизнь» как единственный и драгоценный божественный дар, а человека, живущего только «здесь и сейчас», рассматривала как величайшую тайну, требующую разгадки. Матильда и Матиас в ее присутствии засыпали, да и я сама впадала в состояние анабиоза и непроизвольно начинала ощущать во рту вкус эвкалипта.
Однако что-то неудержимо влекло меня к этой сильной и деятельной натуре. Бог весть, как развиваются иногда человеческие взаимоотношения. Иные из них тянутся годами, не причиняя участникам ни вреда, ни пользы, другие вдруг вознесут их на духовную высоту, третьи – сбросят в гнилое болото. Мы были еще незнакомы с мамулей, но сразу почувствовали невыносимый, смертельный магнетизм, единую связку, в которой теперь предстояло брести… Мамуля, думаю, ощутила все это первой, когда я вдруг обрушила на ее плечи беспардонный груз своего романа.
Она была высокоинтеллектуальной дамой, Белинский мог бы позавидовать ее литературному вкусу - очевидно, это меня и подкупило. Иначе какого рожна я вдруг рассказала ей о своей маразматической семейной жизни и состоянии тягучего, хронического развода, в котором пребывала последние несколько лет? После этого мышеловка захлопнулась, и мамуля, завладевшая тайной, принялась, что ни день, проявлять деликатность. О, нет, она ни словом не намекнула на то, что заинтересовалась и хочет узнать продолжение, но каждое утро начиналось теперь ее звонком и приветливым вопросом: «Как настроение?»
Ее интересовало все. Будучи в издательском деле профессионалом высшей пробы, мамуля, из-за вечной занятости, наверное, упускала в жизни что-то из области чувств - пристально следя при этом за отношениями других, она загоралась, как спичка от чужого коробка, в то же время оставаясь абсолютно хладнокровной, когда дело касалось ее лично. Однако здесь существовали свои заморочки: далеко не каждый из обнаружившихся детей лейтенанта Шмидта становился истинным героем дня. Она питала слабость лишь к неординарным личностям, если же при этом их терзали страсти, то мамуля всецело окуналась в разворачивающийся перед нею спектакль, проживая его едва ли не интенсивнее самих действующих лиц. Правда планка была слишком высока, и лишь изредка кому-то удавалось допрыгнуть и зацепить ее непрошибаемый интеллект гениальной мыслью или неописуемо прекрасным слогом… Как это удалось сделать мне, остается за пределами понимания. Окутанная ее заботой и бесконечной терпимостью, я неизменно чувствовала себя Сонькой - золотой ручкой, обворовавшей и обмишулившей сотни сирых младенцев и убогих старушек…
Ей нравилось отслеживать сюжетные линии и разгадывать тайные мотивы происходящего, она присматривалась ко мне, как к диковинному представителю класса прозаиков, избегавших сюжета как такового, будто трогала меня усиками-антеннами и желала непременно разложить на ряд простых чисел, на то, чем можно владеть - и в этом раскладывании была упорна, как ишак. Мы составляли странный дуэт, в котором одному, чтобы понять, требовалось поймать, а другому – отпустить в свободное плавание…
Обладая задатками Порфирия Петровича, она умела расставлять силки и разбрасывать сети. Мамуле всегда хотелось докопаться до истины, которая в ее понимании, очевидно, существовала, и ради этого она могла тратить драгоценное редакторское время на многочасовые беседы с автором, скромно пришедшим по ее приглашению «снять некоторые вопросы» по тексту. Она любила прицепиться к одному удачно подобранному, и потому дорогому авторской душе слову и начать длительную атаку на мозг несчастного, выявляя концептуальные несогласия и пытаясь тут же, не сходя с места, их преодолеть или хотя бы найти успокоительный компромисс.
Хорошо, что я не додумалась рассказать ей о Марке. Впрочем, этого, очевидно, не случилось бы, даже впади я в ее кабинете в преждевременное слабоумие: молчание о больном и тревожном давно превратилось в безусловный рефлекс и защищало надежнее бронежилета. Думаю, что мамуля была бы изрядно удивлена - хотя и устала уже удивляться моим многочисленным странностям – если б узнала, что я постоянно веду внутренние диалоги с другим человеком, в то же время ведя внешние диалоги с ней: неразумные чада обязаны были внимать родительницам, иначе их можно было счесть неблагодарными…
Вообще, она была мне забавна и поначалу я развлекалась. К своему великому изумлению, однажды заметила, что не только мамуля расставляет мне ловушки, но и я поддерживаю игру и придумываю новые ходы - наши беседы превращались в лабиринт с затаившимся минотавром… Словно любопытный ребенок, она тормошила и дергала меня, изучая со всех сторон, как будто подначивая каким-то рыбацким «давай-давай!» и жадно наблюдая, на что еще я окажусь способна. Так незаметно прошло два года…

Между тем, с точки зрения социалистического реализма, я была не способна ни на что. Совершая в пространстве вариантов головокружительные трюки, я оставалась пассивной в так называемой «просто жизни», стараясь не трогать того, что и так плохо лежало. Мамуле, наверное, трудно было с этим смириться, она все ждала, что я что-нибудь такое отмочу, выйду за пределы обыденного, устрою спектакль в дополнение к тому «знаку качества», который она по злосчастному недоразумению когда-то мне присвоила.
Не отдавая себе отчета в том, что из любопытства и своеобразного гурманства уже балансирует на краю, она вдруг начинала рассказывать о себе, делая вид, что поступает так по какому-то взаимному умолчанию, по которому и мне следует немедленно исповедаться, и хотя я не выражала энтузиазма, продолжала ждать ответных признаний.
Я стала прятаться от нее под зонтом. Там всегда было тихо и безопасно, пахло дождем и ветром. Матиас и Матильда немедленно оживали и начинали шептаться, я же начинала шептаться с Марком, хотя расстояние, нас разделявшее, было несравненно больше, чем полтора метра, лежавшие между мной и мамулей в ее редакторском кабинете. Всю жизнь мы с ним шептались, находясь в разных точках пространства, почти не встречаясь в так называемой «просто жизни», делая ей лишь одну уступку, называемую виртом… Скажу честно, я уже почти загибалась, и не подоспей так вовремя интернет, возможно, просто ушла бы туда, где вариантов совсем не предлагают. Интернет дал нам шанс быть вместе и врозь. И это, поверьте, было лучше, чем только врозь. «Просто жизнь» не могла принять нас, пространство вариантов приглашало, но еще не очень настойчиво, и ежедневные разговоры по телефону и скайпу стали новой иллюзией, новым миражом в этом горестном странствии.
Обо всех тайных нюансах мамуля хотела знать, чувствуя, что есть неизвестные ей отношения, что неконтролируемая часть моей души ускользает и где-то прохлаждается, игнорируя великодушно раскрываемые объятия. Постепенно становилось все труднее отлынивать от ожидаемых исповедей. Но, даже захоти я вдруг исповедаться, мне было бы нечего рассказать: мамуля ждала действий, линий и поворотов, завязки и финала, конфликта и кульминации… Бессюжетность была чужда ее душе. Я умудрялась жить без сюжета и обходиться без него в своей прозе, которая лишь возбуждала мамулю, не давая, в конечном счете, удовлетворения. И тогда она сотворила невозможное, решившись дописать за меня сюжет моей жизни - так, как того требовало ее чувство прекрасного, ее представление о свободе и счастье…

* * *

В это трудно поверить, и, если бы не Матиас с Матильдой, я бы, может, решила, что сочинила очередную повесть и принимаю ее за действительность. Однако эти двое свидетелей не дадут соврать, забыть или усомниться…
Время шло, и чем больше его уходило, тем больше мамуле хотелось сделать так, чтобы все были счастливы. Пошлый и тривиальный хэппи-энд, за который она изорвала бы в клочья любой рассказ и автора впридачу, стал вдруг желанным, замаячил на горизонте как реальное избавление от многолетних страданий… Не понимаю, как она смогла вообразить, что для меня возможен подобный исход? Для меня и для Марка…
Однажды, когда мы в очередной раз решили расстаться, и он уезжал в свой Питер, чтобы уж более не возвращаться, мамуля вдруг решила вмешаться и повернуть ход событий в другую сторону. Как она умудрилась догадаться о грядущих переменах и предварить их? Тогда я терялась в догадках и лишь потом поняла страшную правду. Мамуля знала, что я пользуюсь одним и тем же паролем на всех литпорталах, разнообразных Интернет-сайтах, в электронной почте - она сама посоветовала не мудрствовать и придумала мне надежный пароль, посмеиваясь над забывчивостью рассеянного дитяти… Сейчас-то я понимаю, что она попросту читала нашу переписку. Жила в моем почтовом ящике, как домовой, сопереживая и ощущая чужую боль, как собственную, если не сильнее… Было ли в этом что-то запретное, гадкое, извращенное? Поверьте, не знаю. Мамуля действительно любила меня и желала счастья глупому, склонному к мазохизму «ребенку»…
Марк уезжал навсегда, уезжал к своей семье, и я даже не знала его питерского адреса – никогда не интересовалась, уверенная, что он сам появится в моем ноуте или позвонит по мобильнику. Марк никогда не бывал у меня дома, мы встречались в гостиницах, где он останавливался, изредка приезжая в наш город. Спрашивать координаты теперь стало незачем, электронные адреса были ликвидированы, сим-карты от сотовых телефонов мы торжественно выбросили в городской пруд, прошатавшись напоследок весь день по улицам. Мы испытывали судьбу, намеренно обрывая нити, в то же время надеясь и боясь, что случайное происшествие, неучтенная мелочь сведет нас вновь любым из неисповедимых путей… Я заклинала его не искать меня, и была уверена, что Марк выполнит просьбу, полагая, что я знаю, чего хочу. Таким образом, шанса позвать его обратно не оставалось: интернет отныне становился глухонемым, а обычная почта не отправляла писем на деревню дедушке. Всю последнюю неделю мы с фальшивым оптимизмом обсуждали по скайпу и электронке предстоящее расставание, разрабатывая детали…

Она позвонила накануне, поздно вечером.
-Ирина, ты срываешь все сроки, - в спокойном голосе мамули на сей раз слышалось раздражение. – Четвертая глава должна появиться в сентябрьском номере.
-Ну… я допишу. Ты же знаешь.
-Нет, не знаю. Откуда? Ты сама-то уверена? Еще редактировать - как всегда, в последнюю ночь.
-Ну прости. Я, правда, допишу. К следующему понедельнику. Или к пятнице.
Она молчала. Потом вздохнула и сказала:
- Ты такая рассеянная… Вчера уехала домой, оставив в приемной плащ и шляпу. Наташа только вечером обнаружила. Я понимаю, что в машине тепло, но… О чем ты все время думаешь? Ложись спать, уже поздно. Кстати, какие у тебя планы на завтра?
-Засяду за четвертую главу, - угрюмо сказала я. – Именно с завтрашнего дня я абсолютно свободна.
Кладя трубку, я думала о том, что завтра останусь одна, что четвертая глава придется очень кстати и несомненно будет дописана, что Марк мог бы кому-нибудь оставить свой адрес, чтобы в случае крайней необходимости… Тут я поняла, что крайняя необходимость наступит, едва поезд мигнет мне огнями, и окончательно решила не ходить его провожать, чтобы не упасть в обморок на перроне, не гнаться за последним вагоном и не ловить в потоках ветра удаляющиеся слова: «Набережная Фонтанки… дом… номер…»
Я была уверена, что не услышу номер дома, коварный ветер ускользнет через дырявый сачок.

* * *

Возможно, потом я заснула. Хотя не уверена. Да и какая, собственно, разница, если сон лишь приоткрывает дверь в разноцветный, живой мир, напоенный дыханием ветров, в восторженный мир, аплодирующий каждому, кто решится облететь с сачком вокруг собственной головы или одинокой волной выбежать вдруг из моря на берег, как балетная прима - на тускло блеснувшую сцену незнакомого театра… Но мне была доступна не только эта заветная дверца, и я не особенно беспокоилась о том, являюсь ли сама в гости к Морфею, или это он навещает меня, проникая в «просто жизнь» из своего карнавального бытия.
Я уже говорила, что музыка преследовала меня с рожденья. Иногда она сопровождалась танцами - к примеру, я видела вдруг знакомых и незнакомых людей танцующими в облаках или на застывшей поверхности лунных озер. Танцы неизменно отражали внутреннюю жизнь и чувственную наполненность каждого. Мне было не привыкать наблюдать странные вещи – иногда охватывала сладковатая жуть, казалось, что подглядываешь в замочную скважину, что перед тобой в зловещей безглазой маске отплясывают миссис или мистер Хайд, отлучившиеся тайком от безмятежных хозяев…
В тот раз я увидела во сне мамулю. Нет, ну сначала-то опять прогремел Чардаш, и мимо меня прогалопировали дорогие родственнички: Дмитрий… тьфу, черт, Ильич-Иваныч, обнимающий за талию пятую или шестую жену, лысый «актеришка» с побитой и поободравшейся дирижерской палочкой, что свистала, как розга, Елизавета, гнавшаяся за ним с поворотами и прискоками… Господи, господи, кого там только не было! Но вся эта разномастная шушера ускакала, почти не пикнув, изменив отчего-то прелестной привычке орать по каждому поводу и лабать, не прекращая, польки с мазурками…
Вместо них полился невесть откуда шафрановый сумасшедший закат, подпалил явившуюся за ним реку и заплясавший в волнах одинокий парусник - тот побежал отчаянно по разлившемуся огню… Я, помню, удивилась, гадая, кто из родных и близких вернется сейчас с сольным выступлением: даже для моих буйных прадедушек такой горячий танец представлялся, вроде бы, излишне экстравагантным – и каково же было мое изумление, когда кораблик, что метался, как кошка по раскаленной крыше, исчез, и на его месте вдруг появилась мамуля, пляшущая в огне, как саламандра…
Я следила за этим поразительным танцем и с ужасом понимала, что тоже подглядываю в замочную скважину - так же, как она за мной сквозь электронную почту, что мы следим друг за другом, продолжая опасные блуждания в своем лабиринте…

Мне кажется, что мамуля ревновала меня к Марку. Она вообще была сложной натурой и подчас разрывалась между противоречащими друг другу побуждениями. Ей так хотелось, чтобы я была счастлива и спокойна, и так не хотелось делиться мною с кем бы то ни было, даже с Марком. Особенно с ним.
И, тем не менее, она решилась тогда пойти на вокзал. Как она надеялась узнать, вычислить его в вокзальной толпе? Нет, она не видела даже фотографии, Марк не вставил ее в электронную почту, не удосужился, несмотря на мои просьбы, и любой другой человек спасовал бы перед этим фактом. Любой, но не мамуля...
Мне кажется теперь, что я вижу все собственными глазами, а не глазами Марка – впрочем, у нас всегда было общее зрение – вижу, как он подходит к табло, оглядывается по сторонам… В маленьком вокзальном буфете – несколько столиков. Там сидят мамаши с детьми, группа студентов и… я. Ну да, это я. Темно-синий плащ, легкий шарф – вроде бы он другого, «не моего» оттенка? Нет, показалось… Широкополая, затеняющая лицо шляпа, на столике – кофе… Я и сама бы обманулась, честное слово. Что говорить о Марке, который думал только о том, как мы, встретившись, отменим безумное решение и договоримся о новой встрече?
Женщина сидела к нему спиной, и он рванулся к ней, не задумываясь.
-Ирина!
Мамуля обернулась. Сняла шляпу – он увидел ее светлую рассыпавшуюся челку, оценивающий взгляд – и отступил в изумлении, пробормотав: «Извините…» Она смотрела на него и молчала – быть может, смутилась все-таки, оцепенела на мгновение, не зная, как объяснить явление двойника и удавшийся обман, еще сомневаясь, не сделать ли вид, что все – чистая случайность, невероятное совпадение… Внезапно Марк вытащил блокнот и, вырвав лист, что-то нацарапал, протянул растерянно.
-Простите, я обознался, но… не могли бы вы написать мне? Написать вот по этому адресу…
Он устало махнул рукой и, не затрудняясь более объяснениями, пошел на перрон.


Почему она не отдала мне его адрес сразу? Скорее всего, мамуля и сама не смогла бы объяснить. Возможно, надеялась, что все как-то само собой устаканится, что я успокоюсь, окунусь в работу… Она всегда была рядом, на посту – верная, заботливая мамуля, готовая, в случае чего, оказать мне эту маленькую услугу. Она ничего не присваивала себе, кроме права решить, когда это станет жизненно необходимым…

* * *

Добавлено через 2 минуты

Я обещала рассказать о своем выборе. Да, так вот, когда Марк исчез из интернета, исчез из моей жизни, словно его и не было в ней, я сразу поняла, что пора. Даже зонт уже не спасал – под него стали проникать обиды мужа и бесконечные ожидания мамули. Я улетала с Матильдой и Матиасом – мы оставались в пространстве вариантов все дольше: там было столько тропинок, так много возможностей для новой встречи, что я бродила и бродила, выбирая самые случайные, ни к чему его, Марка, не обязывающие…
Были и другие, более легкие и привычные способы времяпрепровождения, и я с тоски начала много и сумбурно писать: сначала - пресловутую четвертую главу, потом – какое-то жалобное нытье в виде отдельных клочков недоношенной повести… Но мамуля сделала вид, что это - цикл миниатюр, и отдала в набор. После этого дело пошло легче – я написала рассказ, потом родила-таки повесть, принялась за новый роман… Теперь я практически не покидала мира возможностей и проживала любую из них как новую встречу с Марком. Каждая вновь написанная вещь оказывалась нашей историей, хотя он вряд ли узнал бы себя или меня – великий маскарад искусства позволял менять маски и заново отплясывать перед толпой в новых пестрых лоскутьях…
Я не сержусь, да никогда и не сердилась на мамулю, хотя знаю все – я ведь уже говорила, что все обо всех знаю… В конце концов, неизвестно, есть ли среди нас правые – так или иначе, все оказываются перед кем-нибудь виноватыми. Поэтому сделать выбор… предпочесть всего одну из тысяч возможностей и влипнуть, как муха, в тягучий сироп, называемый «просто жизнью» - стоит ли сожалеть, что со мной этого не произошло?.. Лучший из всех выборов – тысяча тропок, быстрые, ныряющие в поток ветра фигурки над вашей шляпой… Теперь мы с Марком вновь врозь и вместе, как раньше, но при этом каждый раз все начинается заново…
Не знаю, что сталось потом с той моей реальной жизнью. С тех пор, как мамуля наконец-то сочла возможным все рассказать и сообщить мне координаты моего бывшего возлюбленного, я больше там не бываю – почувствовала непереносимую потребность остаться здесь, и, знаете, очень счастлива в сумеречном мире воображения - пью аромат дождя, сижу в кофейнях на незнакомых набережных, слушая глухой шум воды и гудки пароходов, уходящих в странствия... Марк сидит напротив, мы по очереди пробуем текилу из одного бокала – каждый раз заказываем только один, чтобы не вызывать ненужных вопросов и не давать ненужных ответов услужливым официантам, всегда одетым в белое, только в белое…



(с) Ариадна Радосаф
http://www.neogranka.com/forum/showthread.php?t=18323" onclick="window.open(this.href);return false;

LPS
Сообщения: 3001
Зарегистрирован: 27 ноя 2010, 00:44
Re: Авторская проза, рассказы, сказки

Сообщение LPS » 27 июн 2012, 03:38

Александра 11a5 11a5 11a5 11a14 11a14 11a14 1a4 1a4 1a4 1a5 1a3 11a6 1a12 11a9 11a9 11a9

Александра
Сообщения: 148
Зарегистрирован: 18 июн 2012, 14:59
Re: Авторская проза, рассказы, сказки

Сообщение Александра » 28 июн 2012, 02:44

1a5 1a20 1a21

Потерянное Колено.

Лена Иванова ехала на ПМЖ в землю обетованную, то есть обещанную Господом всем двенадцати коленам Израилевым, где имеют силу многие из шестисот тринадцати заповедей иудаизма.

Что – что, а колени у Ивановой были свои, две штуки и довольно круглые. Правда Б-г ничего ей от этой земли не завещал, несмотря на то, что знакомясь с Мишиной мамой, она сказала, что является «потомицей» одного из десяти потерянных колен. Эту белиберду Лене вбил в голову Мишка, представляя её в качестве невесты.

Мама с бабушкой недоверчиво покрутили головами, а баба Роза сказала:
- Если она еврейка, так я Фаня Каплан. Кроме того она такая страшная, как наша жизнь при Сталине.

- Ша, мама, - что ты кричишь? – она же слышит.
- Это её единственное достоинство, или она ещё и нюхает?

Через год Мишка, как порядочный человек вынужден был на Ленке жениться, а ещё через год попросил развод и пропал на просторах земного шара.

Ребёнка, вылупившегося при непродолжительном соучастии Михаила Векслера, Иванова назвала странным для русского уха именем Билл.
Когда её знакомые интересовались историей происхождения этого имени, она, загадочно улыбаясь, говорила: « Это сокращение от слова билет».
При этом обращаясь к маленькому Биллу Михайловичу, ласково говорила: « Биллетик мой сладенький»

Сейчас Иванова тряслась в поезде Донецк – Москва. Билеты на рейс
«Шереметьево» - «Бен – Гурион», оплаченные «Сохнутом», а также виза и прочие документы были надёжно упрятаны в специальную папочку, а Ленка наводила марафет на лице.

Марафету надо было много, ибо лицо выглядело, мягко выражаясь хреново. На голове у неё была косынка –бандана с черепом, подчёркивающая линию бровей. Под бровями был почему – то только один глаз, а на месте второго отсвечивал изумительным «индиго» огромный фингал.

Губа была разбита и кровоточила. Лена приподняла губу и проверила зубы. Все тридцать два золотых зуба были на месте, а вот Билла на месте не было. Иванова начала вспоминать подробности прошедшей ночи и ей стало дурно.

В купе вместе с ней и сыном ехали шахтёры, нафаршированные трудовыми гривнами, обмененными на деньги. Ребята ехали в Москву погулять. В соседнем купе ехали ещё четыре их друга.

Пьянка закрутилась, практически, вместе с первым оборотом колёс.
Горняки выложили домашние деликатесы в таких количествах, что кроме столика пришлось использовать полку. Ленке даже неловко было доставать из сумки свои незамысловатые бутерброды с варёной колбасой.

Шахтёры, в части выпивки, оказались непатриотичными, и пили ужасно дорогой виски в количествах, посягающих на книгу рекордов Гиннеса.
Иванова разок, для приличия, отказалась, но купе зеленело и золотилось такими дарами сельхозпродукции, что выдержать эту красоту Ленкин истощённый организм был не в силах.
Отказываться было тем более глупо, что бедный, голодный Билл мёл всё подряд, не дожидаясь стеснительной мамы.

Ленка осторожно ощупала свой джинсовый «фуфляк» под глазом, вздохнула и задумалась…
Мишка был, пожалуй, единственным мужчиной, который ни разу её не ударил, хотя она старалась изо всех сил. Все, кто были с ней до него и после лупили её часто и с упоением.

Мишкина баба Роза называла её мулаткой, объясняя непонятливым, что Иванова - это белая женщина с чёрным ртом. Стоило Ленке выпить несколько граммов алкоголя, как она становилась агрессивной, злющей и, даже драчливой. Выпить она любила, но совершенно не умела. Первая же рюмка нарушала в её мозгу какой – то контакт, происходило замыкание, и отключался центр, отвечающий за слова.

Когда Ленка шла по улице с закрытым ртом все граждане мужского пола сворачивали себе шеи, настолько хороша была её тоненькая фигурка, длинные стройные ножки, балетная походка и чуть раскосые, но большие, цвета испанских маслин глаза.

В купе она сидела между двумя молодыми парнями, которые наперебой подливали ей в стакан. Тот, что сидел у окна – чернявый, цыганской внешности и, тоже с золотыми фиксами постоянно засовывал руку себе в карман брюк и через «карманку» пощипывал Иванову за ляжку. На Ленке было надето гранатового цвета шёлковое платье на бретельках, которое заканчивалось на одной линии с трусиками. Поэтому щипать за ляжку было удобно.

Сначала Ленка отпихивала его локтем, но затем увлеклась общим разговором и не заметила, что уже приличное время её рука лежит на бугорке под брюками соседа, да ещё и ритмично подрагивает.
Ленке захотелось покурить, она взяла у соседа сигарету и в тот момент, когда выпустила струйку дыма, открылась дверь купе.

На пороге, шатаясь в разные стороны, в зависимости от кривизны рельсов, стояла вдрызг пьяная проводница. На левой руке, согнутой буквой «Г» у неё лежала стопка белья. Правая, опущенная вниз из последних сил волокла по полу пыльный матрац.

-Беллё, - с упором на «лл» проблеяла железная дорожница и окинула всех мутным взглядом.
-Эт чё вы себе пзвляете? - Пчму накурылы? Запрщаю, щас всех въсажу к бобиной матери.
В этот момент сильно качнуло, и проводница частями ввалилась в купе, бельё свалилось на пол, а она на бельё.

-Идём покурим, - предложил сосед, сидящий у окна. Они перешагнули через лежащую на полу проводницу, и вышли в коридор. Проходя мимо туалета, Ленка почувствовала толчок и оказалась внутри. Следом за ней протиснулся цыганистый парень, мгновенно нагнул её, вытащил свой шахтёрский, эбонитовый лингам и резким движением, по - снайперски направил его именно туда, где его ждали, даже не снимая с Ленки трусиков, а только отодвинув в сторону центральную верёвочку.

Иванова вопила, так, будто её насиловали, при этом, не забывая двигать попой навстречу отбойному молотку удалого стахановца.
Как ни странно, для такой неромантической обстановки они пришли к соглашению одновременно, заревев хором в таких децибелах, что паровозный гудок мог позавидовать.

По дороге назад в купе им встретилась проводница, волокущая по полу невостребованный матрац в обратном направлении.
Выпив ещё, Ленка вошла в своё обычное «базарное» состояние и начала искать приключений на свою филейную часть.

Долго искать не пришлось. Второй сосед по купе незамысловато предложил ей совокупиться. Ленка обрадовалась и завопила:
-Ах, ты зооёб золупоглазый! Ты чо меня за автодавалку принимаешь?
-Калоед ненасытный, мутант кислотный,- и со всей дури залепила обалдевшему горняку оплеуху.

Тот изумился, пришёл в себя и дал ей в глаз. Что происходило дальше, она помнила калейдоскопично. Помнила, что искала Билла и нашла его спящим в купе проводницы, а также небольшую драчку с ней за то, что та назвала её «мать - перемать».
Поезд с Ивановой внутри подъезжал к Москве, а она вновь искала Билла и с большим трудом нашла его в другом вагоне.

Земля, текущая молоком и мёдом.
В аэропорту «Бен Гурион» Иванова получила чек и израильский паспорт. Открыв счёт в банке, она начала поиски подходящей квартиры.
Хорошая квартира на первом этаже с зеленым двориком очень быстро превратилась в «нехорошую квартиру» и выглядела так, будто в ней жил Воланд со своей свитой.

Величиной арендной платы Ленка свою голову не загружала. Заплатив хозяину вперёд за три месяца, она осталась практически без копейки. О том, с каких доходов собирается платить за следующие три, думать было неохота, да и некогда. Правда Билла ей удалось устроить в бесплатный детский садик, в который она забывала его отводить

Жизнь превратилась в одну перманентную гулянку. У Ленки появилось несколько ухажёров, которым она морочила андрогены. Они наперебой таскали выпивку и закуску, которая и составляла основной рацион питания Ленки и Билла.

Как оказалось, квартира находилась в престижном районе, где проживали граждане среднего класса: врачи, адвокаты, работники в сфере Hi-Tech и другие странные, непьющие личности. Мало того, они ещё хотели тишины.
Ну, Иванова показала им тишину…

Когда её поклонники выходили на дворовое токовище биться глухарями за копылуху, соседи начинали кричать из окон на каком – то непонятном языке. Вот тут наступал звёздный час Ивановой.

Она упирала руки в боки, задирала голову и отвечала этим баранам, которые даже не удосужились выучить русский, что она их всех видела
на лосячем пиписоне, что все торчащие из окон бабы бисексуальные бздюхи, а их мужья вагинообразные афроамериканцы.
-Хотите лезть в мою частную жизнь? Заходите, я вам покажу, каких Децлов мой трахометр навалил в унитазе.

То же самое она объясняла вызванным по тревоге полицейским, которые ничего не понимали и только, как заворожённые заглядывали в её сверкающий, как пещера Али-Бабы рот.

Через какое – то время, в самый разгар пьянки в дверь позвонила какая-то незнакомая тётка, а с ней полицейский. Тётка сказала по-русски: « На тебя Елена, поступила жалоба от соседей в органы опеки, что твой ребёнок живёт в неподобающих условиях, не ест как надо и подвергается насилию со стороны твоих сожителей.
«Глухари» моментально замахали крыльями и улетели в разные стороны.

-Познакомься, это следователь – специалист по надзору за детьми. Где ребёнок? - Следователь хочет поговорить с ним.
-А х.. его маму знает, хотела по – привычке огрызнуться Ленка, но посмотрев в оловянные, беззрачковые глаза социальной работницы почувствовала такой ужас, что не смогла удержаться на ногах, схватилась за первое, что подвернулось – гладильную доску и вместе с ней и утюгом завалилась на пол.

Полицейский подал ей руку, помог подняться, сморщил нос и сказал что – то тётке на иврите.
- Инспектор говорит, что Вы пьяны, госпожа Иванова,- сквозь зубы сказала социальная работница, и добавила: «Какая мерзость».

В это время с улицы прибежал запыхавшийся Билл. Инспектор заулыбался, ласково погладил его по голове и начал с ним говорить на иврите. Ленка не понимала ни слова, но ужас, в который её поверг взгляд инспектрисы, обездвижил её и превратил в соляной столб.

Полицейский и тётка о чём – то переговорили, женщина согласно покивала головой и сказала: « Ребёнок говорит, что в садик сегодня не ходил, ел солёную рыбу без хлеба и солёный огурец. Кроме того он сказал, что его обижает дядя Толя. Мы забираем ребёнка во временную семью до решения суда о лишении тебя родительских прав. Вот адрес и телефон социальной службы. Завтра в 8-00 придёшь с вещами ребёнка».

Внезапно Иванова отошла от ступора, взвыла, как волчица и двумя руками вцепилась инспектрисе в волосы. Тётка заголосила и попыталась вырваться, но куда там…Полицейский, пришедший на помощь инспектрисе, получил удар коленом в причиндалы и теперь выделывал в углу гопака с приседаниями.
Социальная работница уже выглядела, как лишайная кошка, когда подоспел полицейский патруль, вызванный соседями.

Иванову оторвали от тётки вместе с половиной оставшихся у инспектрисы волос, надели наручники и отвезли в участок.

Ленка сидела в пустой квартире на пластмассовом стуле с оплавленной ножкой, обхватив голову руками и раскачивалась, подобно религиозному еврею у стены плача. Что-то умерло в ней. Определить это состояние, а тем более облечь его в слова было невозможно, но она чувствовала такую пустоту внутри, будто была мухой, из которой паук высосал все жизненные соки, оставив пустой хитон.

Билл уже два месяца находился во временной семье. Условий для возвращения его родной маме было столько, что если бы Иванова каким – нибудь волшебным образом и выполнила хоть треть, её бы называли Пресвятой Девой Марией.

Главным и непременным условием было устройство на работу. С этим ей, можно сказать, повезло. Тот же, пришибленный ею инспектор по делам несовершеннолетних замолвил за неё словечко перед начальством и теперь Лена работала уборщицей в полицейском участке, а кроме того делала чай, кофе, бутерброды и разносила по кабинетам.

Работа ей нравилась, она потихоньку начала понимать о чём говорят и, даже научилась немного разговаривать.
Вторым условием было обязательное еженедельное посещение психолога. Психологом была тётка, говорящая на иврите, но похожая на надзирательницу концлагеря. Она что-то журчала ручейковым голосом, а потом вдруг резко меняла интонацию на вопросительную и смотрела Ивановой прямо в глаза.

Ленка играла с ней в рулетку, ставя на красное – чёрное. Поскольку в начале их сеансов на иврите она знала только «да» и «нет», то ответы чередовала и очень радовалась, если тётка после её ответа продолжала журчать. Если же той ответ не нравился, Ленка виноватым голосом говорила ей: «А не пошла ли бы ты в жопу»?

Тётка послушно шла, поскольку получала почасовую оплату и одинаково успешно наставляла на путь истинный также репатриантов из Тринидада и Тобаго, Эфиопии, Буркина-Фасо и других стран, где находились потерянные колени и прочие мощи.

Приёмная семья, в которую попал Билл, состояла из семейной пары возрастом за пятьдесят. Глава семьи работал инженером на заводе, а жена по вечерам преподавала на курсах что – то, связанное с информатикой. Своих детей у них не было, но был племянник, которого они обожали.

После работы, если в этот день ей не надо было встречаться с латентной гестаповкой, Иванова сидела на скамеечке возле дома, где жил теперь Билл и ждала пока кто – нибудь выведет его погулять.
Обоих своих непросыхающих бандерлогов Ленка турнула с запретом появляться на милю ближе к дому. Пить алкоголь она прекратила мгновенно, как будто никогда и не пробовала.

Иногда выгуливать Билла выходил племянник Игаль, симпатичный высокий парень лет тридцати. В этих случаях они гуляли втроём, причём Биллу с Игалем было явно интереснее, чем с мамой. Ребёнок взахлёб рассказывал как Игаль его учит стрелялкам на компьютере, пинг-понгу и, похоже, что у них были свои секреты.

Лена пыталась участвовать в общем разговоре, но они продолжали тараторить на иврите, а она почти ничего не понимала и ей от обиды становилось себя жалко. Однажды она расплакалась и села на скамейку в сквере. Слёзы текли ручьём. Вдруг она заметила, что кто – то вытирает платком её слёзы и гладит по голове. Она подняла голову и увидела, что Игаль присев на колени смотрит ей в лицо и улыбается.

Затем он спросил, что – то на ухо у Билла, выслушал ответ и, продолжая глядеть Ленке в лицо, сказал: «Лена, ат яфа мэод. Лена, ты отшин красивы». От этих слов ей ещё больше стало себя жалко, и она зарыдала в голос.

Однажды, сидя в скверике возле дома, где жил теперь Билл, Иванова увидела молодую женщину, которая каждый день почти в одно и то же время гуляла с маленькой девочкой. Вскоре они начали здороваться и однажды разговорились. Ирина, - так звали новую знакомую, приехала из Саратова десять лет назад. Старше Лены на год, она тоже была матерью - одиночкой. Ира рассказала ей, что тоже чуть не лишилась ребёнка, когда муж вернулся в Россию и оставил их практически без средств.

Ирина показала ей статью в газете озаглавленную: «Социальные работники бесконтрольно отнимают «русских детей».
В статье было написано, что по произволу социальных работников ежегодно более двух тысяч человек лишаются детей.

В статье также было написано, что приёмная семья получает на ребёнка
сумму, более чем в два раза превышающую дотации матери – одиночки
4500 против 2000 шекелей.


То есть сложилась такая ситуация, когда решения судов строятся только на мнении социальных работников, а специальные комиссии из десяти человек основывают свои рекомендации на выводах одного – двух человек (социальных работников и психолога)

По сути, идёт фактическое преследование семейств с неблагополучным
социальным положением. Репатрианты редко пользуются услугами адвокатов и переводчиков, что мешает им отстаивать свои права.
Люди, ответственные за принятие таких важнейших решений слабо представляют себе те культуры, с носителями которых общаются.

Ленка по второму разу прочла последнее предложение, вздохнула и изрекла: « Стопудово! Хули они понимают в нашей культуре?».

- Надо написать письмо Марине Солодкиной, - сказала Ира. Она в своё время мне помогла отстоять ребёнка.
- А кто это, - спросила Иванова?
- Солодкина председатель парламентского лобби по изъятиям детей из нормативных семей. Она обеспечила мне защиту бесплатного адвоката.

- А я нормативная, - засомневалась Ленка?
- Ну, ты же говоришь, что изменилась. Не пьёшь, не трахаешься с кем попало, не скандалишь, не ругаешься матом.
-А хули толку – то? Кто это ценит. У меня в голове только одно: как вернуть Билла, сказала Ленка и заплакала.

- Ой, послушай, как же я раньше не догадалась? Надо посоветоваться с Аркадием, - сказала Ира. Это мой..э.. друг, в общем. Он работает в газете.
Аркадий был женат, но иногда заходил к Ире, развеять тоску матери – одиночки и заодно оказать посильную материальную помощь. Он внимательно выслушал Ленкину историю и очень удивился тому, что у неё отобрали ребёнка сразу же после поступления первой жалобы в органы опеки.

-Так эти гамадрилы ввалились без предупреждения, - начала оправдываться Иванова. Мы как раз гуляли шабат, культурно бухали, а тут на тебе, эти вдруг припёрлись с проверкой.

- В субботу? – удивился Аркадий.
- Почему в субботу? - в свою очередь удивилась Ленка. В понедельник это было.
-А, понятно! Понедельник начинается в шабат, когда заканчивается, бухло? Да-а.. Тяжёлый случай.

- Так я еще и настучала им по придаткам, с грустью сказала Иванова и безнадёжно махнула рукой.
-Честно говоря, я даже не знаю чем тебе помочь, задумчиво почесал затылок Аркадий. Редактор давно хотел, чтобы я наваял статью о произволе социальных работников, и я даже начал готовить материал, но, похоже, твой случай не из этой оперы.

Аркашенька, миленький, ну придумай что – нибудь, заныла Ленка!

Прошёл ещё месяц, Иванова ходила по всяким инстанциям, но добиться ничего не могла. Ответа из канцелярии Солодкиной, куда она отправила «жалестное» письмо тоже не было.
Встречаясь с Ириной, Лена интересовалась, как продвигается Аркашина статья.
-Что мне сделать, чтобы он в статье написал и обо мне? - спрашивала Иванова у подруги. Может дать ему разок?
- По мозгам тебе надо дать разок, - возмутилась Ирка и перестала с ней здороваться.

Теперь Ленке даже не с кем было перекинуться словцом. В те дни, когда ей не удавалось увидеться с сыном, она приходила в пустую квартиру, в которой даже не было телевизора, ложилась на кровать и полночи лежала, глядя в потолок, а утром с огромным трудом разлепляла глаза.

Однажды вечером зазвонил телефон и чей – то полузнакомый мужской голос спросил: « Лена, это ты?»
- Да, - ответила Иванова. Кто говорит?
- Лена, - это я, Миша!
- Какой Миша? - и почувствовала, что сердце забилось с бешеной частотой, а затем почти остановилось, чтобы вновь застучать пулемётом.
- Миша Векслер, твой муж, сказали в трубке.
- Я не замужем, выдавила из себя Лена, пытаясь унять сердцебиение.
- Лена я прочёл о тебе в газете. Мы все здесь, в Тель – Авиве. Я, мама и баба Роза. Лена, где мой сын?

Иванова прислонилась к стенке, чтобы не упасть, перевела дыхание и что было духу, заорала в трубку: « Ах, ты вазелинщик вялый, да где ж тебя…».

В доме впервые за последние полгода пооткрывались окна и оттуда начали выглядывать встревоженные соседи.
******

Edward Shteingolts
26.11.2010. Haifa.
Свидетельство о публикации №21011260279
http://www.neogranka.com/forum/showthread.php?t=15094" onclick="window.open(this.href);return false;

Александра
Сообщения: 148
Зарегистрирован: 18 июн 2012, 14:59
Re: Авторская проза, рассказы, сказки

Сообщение Александра » 29 июн 2012, 03:24

Гость

Солнце улыбчиво щурилось через окно на стоящую у высокого сундука расписную люльку.
В люльке крепко спал младенец.
Я осторожно наклонилась прямо к чистому гладкому детскому лобику, и вдохнула его нежный сладковатый запах… М-м, до чего же они, все-таки, здорово пахнут, эти малыши! Теплым молоком, свежестью и еще чем-то сладким и удивительно приятным…
- Марыся! – Настасья строго погрозила мне пальцем. – Не балуй. А то сейчас разбудишь малыша, а я его целый час уколыхивала.
Я обиженно насупилась. Ну, почему сразу разбудишь-то?.. Но все равно отодвинулась от колыбели и посмотрела в окно.
Под окном деловито копались в пыли пестрые куры, выискивая завалявшиеся с утренней кормежки зёрна. Большой коричневый петух мирно дремал на солнышке, взгромоздившись на низенькую пристройку сарая.
Настасья закончила греметь посудой у печи и принялась развязывать фартук.
- Так, кашу в печь томиться поставила. Как раз, до ужина поспеет… Слышь, Марыся? Мне бы надобно уйти на пару часиков. Ты тут приглядывай за всем, ладно? А то, что-то у меня на душе неспокойно…
Я промолчала, укоризненно покосившись на нее. И зачем каждый раз повторять одно и то же? Будто я сама не знаю! Как с маленькой, честное слово…
Настасья быстро накинула на волосы платок и, выйдя, притворила за собой дверь. Я оглянулась на безмятежно спящего малыша в люльке и снова принялась рассеянно смотреть в окно.
Легкие пылинки, вызолоченные солнечными лучами, бесшумно плясали в воздухе перед моими глазами. Солнце ласково припекало через стекло, навевая дремоту своим мягким теплом. Под окном монотонно скреблись куры, в колыбели сонно дышал младенец.
Я уже почти задремала, когда услышала этот странный звук. Не то шорох, не то тихий топоток.
- Мав! Ма-ав! – тихо позвала я.
За печью что-то завозилось, зашебуршало. Из-под полатей высунулась черная всклокоченная голова.
- Ну?.. Чего тебе, дуреха? – сердито вопросила она. – Виданное ли дело, средь бела дня меня будить?!..
- Маврикий, у нас гости, - коротко сказала я, пропуская его злобное шипение мимо ушей.
Сначала – дело. А за «дуреху» я с тобой потом разберусь.
Домовой тут же замер, натопорщил сторожко маленькие острые ушки.
- Ты глянь-ка, и впрямь, гости… - пробормотал он, в конце концов, вылезая из-за печи и бочком, бочком перемещаясь поближе к двери.
Я тихонько проскользнула мимо него и притаилась за сундуком, с другой стороны от входа.
- Ишь, как топает, - хмуро буркнул домовой. – Будто к себе домой.
Я не ответила, пристально глядя на дверь и мысленно настраиваясь на встречу гостя.
В дверь что-то тихо заскреблось.
- Чего скребешься-то, ирод? – снова проворчал Мав себе под нос. – Будто тебе приглашение требуется…
Нет, конечно, не требуется.
Он вошел прямо сквозь дверь – просочился между досками серым дымком и тут же снова сгустился, обретая нормальную плотность. Маленькие глазки злобно зыркнули вокруг. Плоский серый пятачок, похожий на свиной, жадно задергался, втягивая аппетитный младенческий запах.
Я даже задержала дыхание от отвращения, учуяв его собственный тяжелый резкий дух.
Жмарник. Низенький, коренастый, ростом с небольшую собаку. Мерзкая тварь, живущая за оградами кладбищ и питающаяся телами некрещеных покойников, которых не дозволено хоронить на освященной земле. Обычно от погостов далеко не уходит – да и зачем?
Разве что подскажет кто-нибудь, где можно свежей некрещеной плотью разжиться… Вон, как жадно к колыбельке-то тянется.
Жмарник утробно хрюкнул, ощетинивая горбатую спину толстыми серыми иглами. И, притопнув от нетерпения короткой когтистой лапой, двинулся вперед.
За его спиной, злобно зашипев, выскочил из угла когтями вперед Маврикий. Слету оседлал покрытую гибкими кожистыми иглами спину жмарника и впился тому когтями в глаза.
Тут и я подоспела. Выпрыгнула из-за сундука – и давай драть у нечисти иголки из спины клочьями. Мягкие кожистые наросты с треском вырывались из рыхлой серой плоти… Ха, да разве ж это иглы? Смех один!..
Жмарник истошно завизжал и завертелся волчком, пытаясь увернуться от нас обоих одновременно. Ну, уж нет, дружок!..
Мы принялись настойчиво теснить его к пылающей печи. Тварь извивалась, дергалась и пыталась защищаться, но всякий раз лишь вхолостую клацала в воздухе длинными кривыми зубами.
Куда тебе, нечистый, с нами тягаться! Привык с покойниками дело иметь. Те-то, небось, не слишком дергаются…
Наконец мы дружно дотолкали жмарника до печки. Домовой быстро подскочил к топке и отодвинул горячую заслонку. Я поднатужилась – и пихнула тварь прямо в горящие поленья.
Нечисть завыла, завизжала – но Маврикий ловко захлопнул дверцу и привалился к ней боком.
Несколько секунд еще из печной утробы слышался жуткий предсмертный вой. Потом все стихло.
- Уфф!.. – домовой с облегчением перевел дух. – Ну, одолели, проклятые… Третий жмар за неделю! И чего им на погосте-то не сидится? Будто медом тут намазано...
- Да уж, - медленно отозвалась я, задумчиво щурясь на печную заслонку. – То-то и оно, что будто медом…
Мав глянул на меня с подозрением.
- Ты на что это намекаешь?
Но я не ответила. Вместо этого развернулась и пошла по избе, тщательно обыскивая все углы, заглядывая в каждую щель и под каждую половицу.
Быстро смекнувший, что к чему, домовой тоже не отставал. Мы потратили около получаса на поиски – я даже влезла на чердак! – но так ничего и не нашли.
- Странно это все! – заявил, в конце концов, Мав. – Либо нет ничего, либо мы плохо ищем.
Я упрямо мотнула головой.
- Быть того не может. Чует мое сердце…
Я осеклась на полуслове и, еще раз обведя глазами просторное помещение, задумчиво сосредоточила взгляд на входной двери.
- Чует мое сердце, - медленно повторила я, – что ищем мы хорошо. Но не в том месте…
Мы с Мавом одновременно кинулись к выходу.
Уже в дверях косматому шельмецу все-таки удалось отпихнуть меня в сторону и первым выскочить за порог. К тому времени, когда я очутилась на улице, он уже успел поднырнуть под крыльцо.
- Ага! – почти сразу же торжествующе завопил он оттуда. И вскоре снова появился на свет, вовсю размахивая зажатой в мохнатой лапе находкой.
Это была маленькая тряпичная куколка, обмотанная пучком полусгнившей прошлогодней соломы и перевязанная черной нитью. Простенький, но эффективный подклад. Вот, на него-то и лезли в дом жмарники, приманенные злой волей неизвестного «доброжелателя».
- Интересно, кому это понадобилось Настасье подклад делать? – задумчиво хмыкнул Мав, занося зловредную куколку в дом.
- Кто знает… - откликнулась я, идя следом. – Вон, взять хотя бы бабку Прасковью. Ее-то дочка уж три года, как замужем, а все никак не понесет. А Настасья всего год, как венчана – и уже родила. Видала я, как Прасковья на ее живот-то смотрела. Ох, душит ее зависть жабой колодезной…
Домовой снова открыл заслонку топки и зашвырнул туда куклёнка. В топке заискрило, затрещало – мне показалось, будто из пламени вдруг послышался резкий короткий вскрик. Судя по тому, как дернул ушами Маврикий – не мне одной.
- Ну, все, - облегченно вздохнул домовой. – Будем надеяться, что это конец. Это ж надо было додуматься – на живое дитя жмаров насылать!.. Тьфу, на них, окаянных, чтоб им пусто было!
- Будет, - заверила я его. – Вот завтра Настасья с Петром окрестят младенца – и уж больше никто по его душу прийти не сможет… Конечно, пока он сам не вырастет да грешить не начнет, - закончила я с усмешкой.
Домовой тихо захихикал в ответ.
- Настасье-то расскажешь, как дело было?
- Издеваешься, что ли? – тут же обиделась я. – Как ты себе это представляешь?
Мав продолжал ехидно скалиться.
- Ну, я тебе сейчас… - угрожающе начала я.
Домовой захохотал уже в голос и, юрко прошмыгнув мимо меня к печи, ловко скрылся под полатями.
- Погоди ж ты у меня… - тихо проворчала я, бросив последний угрожающий взгляд на печь.
Потом развернулась и отправилась на прежнее место к окошку.
На крыльце послышались знакомые легкие шаги. Настасья вошла в избу, на ходу снимая платок.
- Ох, уморилась… Жарко-то нынче как! Прямо не весна, а самое настоящее лето! Как там Петр сейчас в поле работает? Я вон, пока Буренку подоила, и то вся взмокла… Ты, Марыська, молочка-то хочешь? Свежее, парное…
Продолжая болтать без умолку, Настасья налила молока и мне, и себе.
- У вас-то тут все тихо, я погляжу? Вот, и слава Богу… А то, я что-то сегодня все нервничала полдня. От жары, наверное…
Она взяла в руки кружку с молоком и села на лавку. Я подошла к ней, и Настасья, протянув руку, погладила меня по голове.
- Ты у меня, Марыся, молодец. Я ведь знаю – на тебя всегда можно положиться.
Я легко вспрыгнула к ней на колени, улеглась поудобнее и замурлыкала.
Конечно, можно положиться.
Ведь я здесь, как раз, для этого.

(с) Esme
http://www.neogranka.com/forum/showthread.php?t=13012" onclick="window.open(this.href);return false;

Александра
Сообщения: 148
Зарегистрирован: 18 июн 2012, 14:59
Re: Авторская проза, рассказы, сказки

Сообщение Александра » 30 июн 2012, 03:13

Дебют Рети

В астрологию молодой преподаватель математики и мастер спорта по шахматам Тоня Васильевна не верила. Верила она во «французскую защиту», в уверения тренера, что рано или поздно отберёт шахматную корону у Александры Костенюк, и в народное «что в рот полезло – то полезно». Мозгу нужно было думать, для продуктивной работы он должен получать углеводы, от которых Тоня Васильевна росла вширь и не пользовалась спросом. Впрочем, парни её мало волновали, гораздо больше волновало преимущество французской защиты над славянской. Вот и вышло, что в двадцать пять лет её любимым мужчиной был Рихард Рети, имевший подлость скончаться ровно за полтинник до рождения Тони Васильевны.
Уютный Тонин мир, состоявший из дробей и формул, тетрадки с этюдами и тарелки с пирожными, разнообразился дебютными находками, углублялся стратегическими замыслами и озарялся фантастическими комбинациями. Нет, не теми кружевными, что с почти открытой грудью и которые уже никто не носит, а с открытым началом и гамбитом.
Думаете, скучно? Фига с два. Жил себе человек, проблем не знал, кушал в удовольствие, думал в охотку. Не было печали, да черти накачали, вернее, планеты разыграли миттельшпиль, и та криворукая сволочь, что артритными пальцами набирала газету, тиснула объявление о турнире прямо рядом с рекламой салона астролога. «Предскажу судьбу! - гласил тёмно-синий квадратик со звёздным рисунком в виде шахматной ладьи. – Помогу составить партию! Идеальная совместимость, прогнозы долгосрочный и кратковременный!»
- Составить партию?! - в восторге повторила Тоня Васильевна.
Она быстро съела плитку чёрного шоколада, напялила чёрный пуловер под горлышко, с трудом влезла в чёрную юбку ниже колен, вспотела в автобусе и втиснулась в лифт в тот самый момент, когда Олег Войтенко как раз собирался нажать на кнопку восьмого этажа.
Тоня равнодушно смерила взглядом ослепительно-белый костюм Олега, кремовый галстук, песочные туфли и скромно отвернулась.
Олег посмотрел на чёрный Тонин гольф, охренел и прилип к нему светло-серыми глазами. Он дважды сглотнул и попытался отвернуться, но глаза непроизвольно вернулись в исходное положение.
Такой груды протеина ему ни разу не доводилось видеть в живом состоянии, только в разобранном виде на кухнях своих четырёх ресторанов. Там горы мяса были работой, здесь – Женщиной. Олег глубоко вдохнул и ослабил узел кремового галстука. Измождённые диетами вяленые воблы, с которыми он по обычаю своего окружения проводил время, даже рядом не стояли с этой торжествующей плотью кисти Рубенса, пышущей здоровьем и обещающей райские радости.
Тоня смотрела в кнопки лифта и складывала в уме трёхзначные числа.
Войтенко смотрел на Тоню и чувствовал себя хуже, чем в день окончания кулинарного техникума, в котором он учился по два года на каждом курсе и так всех задолбал, что при вручении ему диплома преподаватели дружно встали и стали хлопать. Поздравляли они Войтенко с окончанием мучений или себя с избавлением от Войтенки, осталось тайной, тревожившей его долгие годы. Восемь лет спустя Олегу случилось подвезти на "Хаммере" бывшего директора. Он хотел спросить о причине оваций и даже открыл рот, но вместо этого вдруг предложил поставить техникуму кондиционеры, отчего директор некрасиво прослезился.
Войтенко плохо спал по ночам, месяц назад разошёлся с шестой по счёту, тощей, наглой и вылизанной гражданской женой, «Хаммер» цвета домашнего желтка в его жизни был, а счастья не было.
Олег не знал, что счастья вообще не бывает, поэтому вздохнул, провёл рукой по блондинистому ёжику на голове и взял Тоню Васильевну за руку.
Белый король совершил неожиданный и парадоксальный манёвр: Крh8-g7!.
- Девушка, где вы брали сардельки с костями? – игриво спросил он и поцеловал её пальцы c останками синего лаку на обкусанных в раздумье ногтях.
Фигур в кабине лифта было только две, но зато какие!
Тоня покраснела и выдернула руку.
- Что за странные вопросы? – надменно спросила она, измерив Войтенка презрительным взглядом.
Чёрная пешка стремилась стать ферзём: h5-h4.
Войтенко не был бы Войненком, если бы так просто сдавался. Недаром он из года в год упорно долбил кулинарный техникум до самого выпускного. Он восхищённо присвистнул и обхватил Тонины телеса длинными руками, в результате чего уверенно двигался в квадрат: Крg7-f6 Крa6-b6.
- Какая ты красавица, - сказал Олег, словно тесто, сминая руками мягкое податливое тело. – Моя ты кровяная колбаса в перетяжечках… Я хочу от тебя детей. Каждый год по ребёнку. Только выйдет один – мы сразу заселим следующего. И не смей худеть!
Многовековой опыт показывает, что игрок, занявший и контролирующий центр, имеет ощутимое позиционное преимущество. Оказавшись в совершенно непредвиденной и не поддающейся анализу ситуации, Тоня ужасно смутилась, и будущее ферзя обернулась миражом. Крf6-e5! Крb6-c6. Белый король попал в квадрат пешки и задержал её.
- Да я всю жизнь тебя искал, - продолжал атаку Войтенко, зажимая Тоню Васильевну в угол и массажируя ей ягодицы. Крe5-f4: – Ты мой тортик фруктовый трёхъярусный… Я готов тебя есть круглосуточно…
- Я буду кричать, - Тоня попыталась перейти в защиту, но угол лифта исключал любое позиционное маневрирование.
- Мы будем кричать вместе, - твёрдо сказал Войтенко и задрал на Тоне пуловер.
Король в эндшпиле - фигура активная. Угрозы мата Войтенко не опасался, отказов встречать не привык, воспитан был скверно, вот и вёл себя распущенно. Обескураженная Тоня Васильевна ни разу в жизни не имела практикума в качестве объекта сексуальных домогательств, поэтому быстро сдала все позиции и просто тяжело дышала. Извечный страх перед самым первым самцом побледнел, сквозь него проступила новая эмоция… Оригинальный дебют, стратегия и тактика Войтенки пробудили в Тоне странное чувство, сродни лёгкому голоду. В голове мелькнула сладкая мысль о миндале в шоколаде, Тоня потянулась к Олегу губами и глубоко вздохнула полной грудью.
Застёжка лифчика лопнула с оглушительным треском, полетела в сторону, врезалась в стену и рикошетом ударила в кнопочную панель.
Планеты разыграли заключительную стадию партии, и лифт застрял.

Притворимся, что нам стыдно, и покинем кабину лифта. Пусть окончат этюд при треске любовной сальной свечки.

Да. Хотите - верьте, хотите – нет, но они женились и были счастливы.

Писатель-реалист.
Мари Пяткина
http://www.neogranka.com/forum/showthread.php?t=13669" onclick="window.open(this.href);return false;

Александра
Сообщения: 148
Зарегистрирован: 18 июн 2012, 14:59
Re: Авторская проза, рассказы, сказки

Сообщение Александра » 01 июл 2012, 02:18

В поиске Любви

За последние трое суток я спал часов пять, не больше. Выпил ведро кофе и выкурил блок сигарет. Чёрт, спрашивается – на кой ляд мне это нужно? Всё равно, что искать верблюда в игольном ушке, или как там говорят? Голова уже не соображает совершенно. Нет, нужно поспать. Срочно обняться с подушкой и спать, спать, спать.
«У тебя красные глаза, да и вообще, ты выглядишь на миллион… собачьих какашек», - сделал мне комплимент знакомый бармен из ночного клуба. И я ничего не ответил, потому что он, скорее всего, прав. Зачем я только подписался? Откуда взялся на мою голову этот гламурный педик?

- Вы же детектив, сыщик. Это ваша профессия. Для вас такое дело вообще пара пустяков.
Посетитель был весь в белом – батистовая рубашка, лёгкие брюки свободного покроя, белые кожаные сандалии. Золотистые кудряшки на голове, пухленькие губки, греческий нос. На таких, наверное, бабы гроздьями вешаются. Да и не только бабы. Просто эталон чувственности. Но он не выглядел слащавым, как некоторые эпатажные звёзды. Нет, он был именно сладкий, такой сладкий, что хотелось попробовать на вкус. Я отогнал неизвестно откуда появившиеся неправильные мысли.
- Будете кофе? – спросил я.
- Спасибо, давайте вернёмся к делу. Почему вы не хотите искать мою сестру?
Я показал ему гору папок на столе.
- Вот, за половину дел я ещё не брался. У меня аврал и цейтнот.
- Ну, если не брались, значит, могут ещё полежать. Я не просто так обратился к вам.
- Поймите, у вас дело неотложное, а я не могу вот так всё бросить. У всех дела неотложные.
- Давайте подойдём с другой стороны. Поговорим о вознаграждении. Может моё предложение заинтересует всё же вас?

Да я напишу в чеке такую сумму, что у него лопнет селезёнка от количества нолей. Сначала думал взять с него по тарифу. Но теперь оторвусь по полной. Никто его за язык не тянул. Я точно не тянул. А если обманет, пришлю к нему людей, которые исполосуют симпатичную мордашку и сделают из него Квазимодо.

- Давайте так – вы тратите на поиски трое суток.
- Сколько? Вы с ума сошли!
- Трое суток. И в случае успеха я выдам вам чек на предъявителя. А вы сами впишете сумму. Любую.
- Очень смешно. А в случае неуспеха?
- Такого ещё ни разу не было. Но, если вас это беспокоит, я заплачу вам, ну, например, сто тысяч.
- Рублей?
- Не принципиально. Валюту выберите сами. Но, поверьте, вы справитесь. В прошлом году сестру искал продавец мороженного, и ему понадобилось всего пара часов. И это в Нью-Йорке. А там людей побольше, чем в вашем городе.

Третьи сутки закончатся через три часа, а у меня ничего нет. Ничегошеньки. Дырка от рогалика, или как там правильно? Это точно диверсия конкурентов. Пока я рыскаю по городу в поисках Любви, заметьте, не Любови, а именно Любви… Какие, всё таки, попадаются странные люди…

- Её зовут Любовь. Любовь Купидоновна Эротова.
- Какое благозвучное сочетание букв, - пошутил я.
- Да, такие имена – семейная традиция. Меня, например, зовут Амур.
- Судя по отчеству, не в честь реки.
- Не в честь. Но это ещё не всё. Её имя совсем не Любовь, в смысле Люба. Её имя – Любовь, в смысле - любовь, со всеми вытекающими из этого падежами и склонениями. Я доступно объяснил?
- Да, то есть, нет, то есть не совсем. Короче, я не понял разницы, но суть уловил. Любой её звать не нужно, правильно?
Амур Купидонович согласно кивнул.

На вопрос, что я здесь ищу, отвечал – Любовь. Звучало романтично, на меня смотрели как на придурка, и меня это устраивало. Придуркам везёт, их не боятся и ни в чём не подозревают. Так легче работать.
Гугл посмеялся надо мной, когда я ввёл в поиск имя пропавшей. В базе данных тоже ничего не нашёл. Друзья из милиции решили, что я их разыгрываю.
Где я её только не искал – в библиотеках, в музеях, в кинотеатрах и театрах, шастал по аллеям парков, заглядывая в лица гуляющих и сидящих на скамейках девушек. Потом катался по ночным заведениям и вокзалам. Ума не приложу, где ещё её можно искать. Вот! Я ещё в зоопарке не был! Точно!

- Никакого криминала, это просто причуда. Ей всё надоедает, и она уходит, не предупредив, ни слова не сказав. А мы потом ищем её. Такое случается раз в год. Осенью. Осень вообще пора обострений. Не подумайте ничего, она не больная. Осенью обострения случаются у всех – увядание природы, дожди, переходный период, вызывающий у людей кризис.
- И надолго уходит?
- Мы даём ей недельку, пусть отдохнёт, а потом начинаем искать. Она так увлекается, что может забыть обо всём на свете.
- Мужчины?
- Нет, что вы? От этого она как раз и отдыхает.
- Она что… как бы это поделикатнее?
- Нет, конечно. Долго объяснять… Она в это время предпочитает тишину и покой. И одиночество.
- Хорошо. У вас есть её фото?
Златокудрый Амур ехидно так ухмыльнулся.
- Есть, но оно вряд ли вам поможет. Скорее, наоборот.
- Это как?
- Вот так.
- А как же я её буду искать без фото?
- Ну, если вы настаиваете, - он положил передо мной фотографию. Откуда он её достал, я так и не понял.

С этой фотографией совсем что-то непонятное. Кому я только не показывал её. Некоторые пожимали плечами и отвечали, что не знают и никогда не видели. Это понятно. Но другие…
- Да это же Светка! Я с ней в одной группе учился. Она потом замуж вышла за одного урода и уехала в Германию.
- Ой, так похожа на одну знакомую, но я её сто лет не видел.
- Слушайте, это же Ким Бессинджер! Неужели не видно? Меня что, на скрытую камеру снимают?
- Это сестра друга моего одного. Точно она! А зачем вы её ищете?
- Говорил я, что Наташка куда-нибудь вляпается. Вы из милиции? Не знаю, где её искать.
У меня кругом шла голова. Каждый раз мне казалось, что я на верном пути, но потом вдруг понял, что она похожа на всех сразу.
Действительно, когда я смотрел на девушку с фотографии, то видел неуловимое сходство с некоторыми знакомыми женщинами. Даже на мою бывшую чем-то была похожа. А иногда на Маринку из параллельного класса, иногда на актрису одну из старых фильмов, иногда на девушку, просто прохожую, которая спросила, как пройти куда-то, а я потом мечтал найти её. Я уже и забыл, а сейчас почему-то всплыла в памяти.
В ночном клубе бармен вызвал босса, сказав ему, что я ищу его жену. Меня хотели уже вышвырнуть вон, но босс, взглянув на фото, сказал, что совсем на жену не похожа, а вылитая Татьяна Тимофеевна, соседка по даче. Я не стал ничего объяснять и быстренько слинял.
А одна идиотка сказала, что на фото её муж. Бред какой-то.
Но самое интересное, что каждый, кто видел фотографию, не хотел с ней расставаться. Я чувствовал это, почти вырывая её из рук, видел, как жадно всматриваются люди в изображение на фото. Один чудак даже пытался купить. Предлагал все деньги, что есть в кошельке. Странные какие. Действительно, фото только запутало поиски, и я потерял массу времени. Может, и правда, нужно было послушать Амура Купидоновича.

- Вам не нужно фото, вы её и так найдёте.
- Как – так?
- Ну, вы сразу поймёте, что это она. Интуитивно.
- Я так не умею.
- Умеете, только не знаете об этом. Плохо, что вы детектив по профессии, я теперь только понял, как это будет мешать вам в поиске.
- Ну, так обратились бы к дворнику. Или к слесарю, или… Пусть они ищут.
- Ищут. И они ищут. Просто сейчас сложилось так, что я пришёл к вам. Послушайте, оставьте вы это фото. Попробуйте…
- Знаете что? Не нужно пудрить мне мозги. У меня другие методы, проверенные временем. Я возьму фотографию. Маловато вводных данных, конечно. Может, намекнёте, где нужно искать в первую очередь? Может, адреса и телефоны знакомых.
- Нет у нас знакомых. Нет ни адресов, ни телефонов.
- Хорошо, значит, шерше ля фам? Пожелайте мне успеха.
- Желаю.
Что он имел в виду, когда говорил об интуиции? Может, он был прав? Если я сейчас не выпью кофе - усну. Где-то здесь должно быть кафе. Я только сейчас понял, что стою на берегу реки, больше похожей на лужу от прорвавшейся канализации. Но, если не смотреть вниз, на воду, открывалась довольно приятная панорама – ивы на берегу, за ними виден играющий на солнце золотом купол церкви, облака висят в ярко-синем осеннем небе. Красиво. Сколько раз проходил мимо – не замечал. И как я попал сюда? Последний час бродил бесцельно по городу, отчаявшись найти хоть какой-то след.
На скамейках пила пиво молодёжь, сидела старушка с уродливой кривоногой собачонкой на поводке, самозабвенно целовалась парочка. Всё, как и должно быть.
И тут я увидел девушку с мольбертом, рисующую тот самый чудный пейзаж, на котором я удосужился задержать свой взгляд. Ёкнуло внутри. Может, она и есть та, которую я ищу? Смелое предположение. Это усталость творит с моими мыслями, что сама хочет. Но я не мог оторвать взгляд от художницы. Что-то тянуло меня к ней, хотя я даже лица её не видел. Девушка оглянулась, посмотрела на меня пристально, и положила кисточку. Затем тряхнула головой, как делают, чтобы избавиться от наваждения, и снова принялась рисовать.
Этого мгновенья мне хватило, чтобы понять – это её я ищу.
Я подошёл к ней, заглянул через плечо на рисунок. На холсте увидел криво намалёванное сердце, пронзённое стрелой.
- Любовь? – спросил я.
- Да, - повернулась она.
- Купидоновна?
- Да.
- Слава богу! Вас ищет брат, Амур Купидонович. Обыскался уже весь. Говорит, семейный бизнес страдает без вас.
- Ой, спасибо! Я совсем забылась, вошла в образ, и повело меня не в ту сторону. Жаль, так не хочется возвращаться. Но, что поделаешь. Вы меня долго искали?
- Да так, бывало и подольше.
"Боже, какая она красивая", - думал я, переминаясь, как робкий юнец.
- Вы уж простите, устала на работе. Хочется порой отдохнуть от страстей, соплей, сюсюканий, поцелуев, ревности, и всего, что меня окружает. Вот и убегаю иногда. Ненадолго. А вы, значит, нашли меня. Вам повезло. Ведь только вы могли меня найти. Только вы. Знаете историю про две половинки? Они так редко встречаются, так редко. А вам повезло.
Мне было так уютно с ней, хотелось вечно слушать этот бархатный голосок и смотреть, как ветерок играет её распущенными волосами. Захотелось взять её за руку и пойти, не важно, куда, главное, никогда не расставаться.
- А вот и братец, спасибо вам, прощайте.
Что-то свистнуло рядом, и я увидел, как стрела вонзилась ей в грудь, прямо в сердце, вошла так глубоко, что виднелось только оперение. Даже не успев оглянуться, я почувствовал удар в спину и увидел, что из моей груди торчит наконечник стрелы, отлитый в форме сердца. Не было крови, не было боли, только головокружение и неведомое ранее чувство.
Из-за спины показалась рука, протягивающая чек.
- Уйдите, ради Бога, - сказал я.
- Вы отказываетесь?
- Не мешайте мне, сгиньте, пожалуйста.
- Понял. Всё, как всегда. До свиданья. Желаю счастья.

- Вы что-то сказали? – художница повернулась ко мне и замерла, уронив на землю тюбик краски.
- Нет, ничего.
- Значит, показалось, - она смотрела на меня в упор, не отрывая взгляд.
- Я… Прекрасная картина… Купол получился, как настоящий.
- А, - отмахнулась она. - Никогда не рисовала раньше. Неделю назад захотелось попробовать. Даже купила всё необходимое. Вам правда нравится?
- Восхитительно. Можно, я буду смотреть, как вы рисуете? А потом угощу вас кофе. Вы не обращайте внимания на мой вид, это я на работе так помялся. А если побреюсь и высплюсь…
- А кем вы работаете?
- Я частный детектив.
- Ой, как интересно! Правда?
- Да. Я тут искал одну девушку. Её зовут Любовь. Но, не Люба, а именно Любовь. Так тоже бывает.
- Ну, и как, нашли?
- Нашёл. Наверное. Да нет, не наверное, точно нашёл.

(C)goos
http://www.neogranka.com/forum/showthread.php?t=15181" onclick="window.open(this.href);return false;

Александра
Сообщения: 148
Зарегистрирован: 18 июн 2012, 14:59
Re: Авторская проза, рассказы, сказки

Сообщение Александра » 03 июл 2012, 02:26

О счастье

-Не улыбайся, все подумают, что ты обычный, прямолинейный, глупый и всему радуешься!

Так думало существо, шагая по городу. Мимо проносились разноцветные машины. Люди, не оглядываясь, пробегали мимо. Совсем недавно они перестали обращать на него внимание. До этого, стоило ему совершить небольшую прогулку, как в его сторону поворачивались сотни глаз и тыкали сотни пальцев. Вы, возможно, еще не слышали об этом существе. Имя у него настолько непроизносимое, что называют его все только по первым трем слогам (всего их 12) – Валико. В свои…стоп, забыла сказать. Такие, как Валико в 6 месяцев уже взрослые люди. Но и живут они довольно долго – человеческих 30 лет. Так вот, в свои 2,5 месяца Валико стал знаменитостью. Он появился из ниоткуда. Помнит только, что однажды проснулся в человеческом городе, прямо на сыром сером асфальте. Увидела его грузная женщина-продавец Тамара. Увидела и упала в обморок. Дело в том, что внешность у Валико запоминающаяся. Он большой, рыжий, круглый, мохнатый. Вообще, он напоминает собой гигантскую мочалку. У него большие добрые голубые глаза и широкая, искренняя улыбка. Но он не улыбался с тех пор, как попал к людям.

Когда Тамара очнулась, она вызвала милицию, те – врачей, врачи – телевидение. С тех пор Валико дал уже 15 интервью, где рассказывал о том, что он не людоед, не преступник, не психически больной. Что питается он только яблоками и ему этого достаточно. Но больше он ничего не мог сказать о себе, так как попросту не помнил. Теперь правительство ему выделило шикарную квартиру, у него стало много денег, которые опять же перепали от правительства. Дети улыбались ему при встрече, взрослые просто не обращали внимания. Некоторые невоспитанные люди выкрикивали, что такой урод не должен жить среди людей, но большинству Валико нравился. Он должен был быть счастлив, но он все равно страдал.

Дело даже не в том, что он скучал по дому, он его не помнил. Дело в том, что, узнав людей получше, Валико ух просто возненавидел. Он видел, что квартиру и деньги дали ему, ходячему клоуну, чужому существу, а старенькие бабушки, взрослые люди, маленькие дети до сих пор не имеют крова. А ведь они действительно нуждаются. Он видел, во что превратили здание театра. Граффити на всю стену, неприличные слова, выцарапанные гвоздем. Да сколько же гадости в человеческом мире! Валико не видел повода улыбаться и превратился в закоренелого пессимиста. Он не только видел стакан наполовину пустым, но и небо для него было все время серым. Он часами слонялся по улице, пытаясь встретить счастливого человека, надеясь взять его себе в пример. Но даже на детской площадке вместо радостного детского смеха он слышал жалобы уставших мамаш.

Он осознанно заставлял себя не улыбаться, даже если слышит хорошую шутку. Он убедил себя, что улыбаются только те, кто боится признаться в том, что мир отвратителен. Бывали моменты, когда губы Валико расползались в длинной, но, увы, лишь минутной улыбке. В остальном же он ходил с опущенной головой и размышлял о природе человеческого поведения.

Валико регулярно приглашали на какие-нибудь мероприятия для богатых, но он не ходил. Ему было скучно среди людей, у которых есть все…кроме счастья.

В очередной раз он шел мимо метро, из которого толпой валили какие-то люди. Вдруг, совершенно неожиданно, подул сильный ветер и стащил с Валико шарф. Шарф полетел далеко вперед. Валико, как полоумный, мчался за ним. Шарф и не думал останавливаться. Валико не замечал, что он убежал в тот район города, где никогда не был. Не замечал, что в небе темные тучи начали собираться в хоровод. Ему нужен был этот шарфик, хотя он не знал зачем.

-А ну стой, тряпка непослушная! – надрывался Валико.

Но вот шарфик стал снижаться и упал на куст клена. Валико схватил его, и с каким-то слишком сильным старанием натянул его на шею. Он уже собирался уходить, как увидел бабушку и дедушку, сидевших на лавочке. Они сидели почти неподвижно, но что-то в них заинтересовало Валико ,и он решил подойти поближе. Они вели разговор между собой:

-Какого цвета сегодня небо? – спрашивала бабушка.

-Темное, мрачное. Скоро пойдет дождь, - отвечал ей дедушка, поглаживая её руку.

-А я люблю дождь! – бабушка улыбнулась и повернула голову в сторону Валико. Валико испугался, как бы чего не подумали эти милые люди! Но. взглянув бабушке в глаза, он понял – она слепая. Пустые, неподвижные глаза были как стеклянные. Они никуда не смотрели.

-А я нет. Я люблю сухость и ветерок. Нам, наверное, домой пора?

-Подожди, - бабушка ласково взяла руку дедушки, - на улице я чувствую себя счастливой.

-Почему? – резко закричал Валико, сам не поняв, зачем он это сделал.

-Ты кто? – испуганно шарахнулся дедушка.

-Я, я Валико, - Валико был уверен, что его все знают. Но потом подумал, что пожилые люди не обязательно должны интересоваться такой ерундой, как непонятным существом, появившемся в городе, - я недавно здесь.

Бабушка ласково улыбнулась на звук голоса.

-Ты хочешь узнать, почему я счастлива? Потому что здесь я наравне со всеми. Дома я уже настолько выучила обстановку, что как будто бы вижу любой предмет. А на улице я ничего не вижу. Но и все остальные тоже ничего не видят. Ни красоту неба, ни блеск солнца, ни гордую травинку, пробившуюся сквозь асфальт. Но если я знаю об этом по словам, то они не узнают этого никогда. Здесь я зрячее их. Ты понимаешь?

Валико кивнул, но тут же опомнился и сказал:

-Да, теперь понимаю.

Валико шел домой, даже не боясь заблудиться. Ноги сами несли его. Он улыбался во весь рот. Он думал, что шарфик, сорвавшийся с плеч, был проводником, открывшим суть счастья. Все так просто и сложно. Люди, лишенные чего-то в жизни, могут быть по-настоящему счастливы. А он, у которого все есть, несчастлив. Нет, он по-прежнему будет волноваться за нуждающихся и помогать им по возможности. Но в жизни его будет цвести маленький и невзрачный цветок, который зовется счастьем. Раньше он стремился отличаться ото всех пониманием отвратительности мира. Теперь он хочет отличиться тем, что он знает, что такое счастье.
http://litcult.ru/prose/9696" onclick="window.open(this.href);return false;


Ответить